Борьба со смертью

Теперь уже в Копенгагене на Розенвенгете выросло здание нового Финзеновского института. Внутри толпились сотни людей, стыдившиеся своих лиц. Оттуда выходили сотни, гордые своей внешностью и достаточно здоровые, чтобы содержать своих жен и детей. Настало уже великолепное солнечное лето 1904 года, и Финзен, сидя в своем кресле на колесах, получил нобелевскую премию. Он был счастлив, хотя умирал, и все-таки...

 Все-таки чего-то еще нехватало. Вот искусственное солнце Финзена, оно в двадцать минут обжигает кожу так же, как сильное летнее солнце за три часа. И все же только пятьдесят девять процентов больных волчанкой выздоравливали. Почему не все сто процентов?

Руки Финзена были уже бессильны, но голова продолжала задавать вопросы. Почему лучи его сверхмощной дуговой лампы, убивавшие микробов в сто шестьдесят раз быстрее концентрированных солнечных лучей, излечивали не всех больных?

Почему больные, которых он лечил на свежем воздухе, выздоравливали быстрее тех, которых он в течение всей зимы облучал более интенсивными лучами своей сверхмощной дуговой лампы?

Почему у этих несчастных с изуродованными лицами летом общее состояние было лучше?

Может быть, он ошибался, освещая только непосредственно туберкулезные язвы, а не целиком все тело больного?

Уже давно, когда он сидел без работы, положив зубы на полку, когда был еще ученым без пристанища, он собирался устраивать им ванны из солнечных или ламповых лучей. Он это обдумал еще в те дни, когда ученые высмеивали его стихи о солнечном свете, радующем птиц и жуков. Солнечный свет, ожививший его издыхающих земляных червей, внушил ему мысль о солнечных ваннах. Но его планы оставались мечтами в Дании, где слышавшие о них ученые только любезно, по-датски, улыбались. Теперь у него было солнце и гигантские машины, дававшие ему еще более мощное искусственное солнце. Да, но теперь было уже слишкой поздно. И все-таки...

Будут ли микробы иметь прежнее значение, вообще какое-нибудь значение для людей, в организме у которых живительный свет будет возбуждать заложенные в нем разрушающие микробов свойства?

Перед самым концом, в ясный день чудного лета 1904 года, Финзен разделся донага и на крыше своего дома купал свое, уже почти мертвое, тело в солнечном свете. Его сердце, сдавленное в футляре известковых солей, забилось немного сильнее. Он развивал обширные планы лечения всех видов туберкулеза ваннами естественного и искусственного солнечного света.

- Волчанку можно лечить, освещая пораженные участки концентрированным светом, - объяснял Финзен Ингеборг. - Но световые ванны смогут сделать еще гораздо, гораздо больше...

Это было своего рода завещание, оставленное им Ингеборг. Он сам уже не успел применить солнечные ванны. Ингеборг была с ним одна, когда в этом же 1904 году он умер у нее на руках... Это было в сентябре, как раз в то время, когда туманы с Северного моря готовились уже погасить свет этого солнечного лета.

Лечение солнечным светом в институте проф. Финзена в Копенгагене. 1901 год

Ролье. Лечение солнцем

Мужественный Финзен, вероятно, как солнечный свет, оказывал огромное вдохновляющее влияние на работавших с ним людей. В них словно погасло что-то, когда он умер. Как иначе объяснить девятилетний промежуток между намерением Финзена начать применение солнечных ванн и осуществлением этого намерения в Финзеновском институте?

Но Финзен, так и не узнав об этом, оставил после себя учеников далеко за пределами Копенгагена. Оба они были швейцарцами. Чудаковатый старый Бернгард знал поговорку итальянских горцев: «Где есть солнце, там не нужен врач». Бернгарда вдохновил Финзен, и он передал это вдохновение Ролье - охотнику, ненавистнику городов, солнцепоклоннику.

Ролье ушел от науки на свежий воздух, в горы, куда лабораторные крысы до тех пор еле решались заглянуть. Вдали от больниц и лабораторий Ролье может показать вам, если вы встанете достаточно рано, побеждающнй смерть восход солнца.

По освещенному солнцем холму гуляли почти голые мальчики. Их тела от солнца потемнели, как старые медные монеты, и эти крепкие, загорелые тела когда-то хилых и больных детей впервые научили меня презирать микробов. Это было задолго до моего знакомства хотя бы с одним из моих дядюшек - Осборном, Джеком Майнером или Корсаном. Это произошло вскоре после того, как мне пришлось бросить свою комнатную работу, состоявшую в приготовлении вакцины, которая, возможно, предохраняла бы кроликов от бронхо-пневмонии. Здесь на солнце играли бывшие инвалиды, мальчики с сильными коричневыми телами. Ни один микроб не решится напасть на них.

И сразу я обрадовался, что перестал быть лабораторной крысой, бактериологом.