Борьба у престола

– Арсений Кириллович, – проговорил Дивинский. – Мы всегда друзья твои. Мы верим тебе. Если ты хочешь поединка, – значит, так надо. – Он крепко пожал руку князю.

В эту минуту раздался стук в двери;

– Можно! – крикнул Шастунов.

Вошел Васька.

– Ваше сиятельство хочет видеть какой‑то человек, – доложил он.

– Какой, от кого? – в изумлении спросил князь.

– Не могу знать, – ответил Васька. – Едва понял, что ваше сиятельство ему надо. Лицо все закрыть норовит, ростом маленький, словно горбатый.

Князь Шастунов пожал плечами.

– Позови его, – приказал он.

Странная маленькая фигурка, вся закутанная в плащ, в нахлобученной шляпе, переступила порог и остановилась.

– Кто вы? – спросил Шастунов.

Таинственный посетитель указал головой на Ваську.

– Васька, уйди, запри двери и никого не пускай, – приказал князь.

Васька вышел, плотно закрыв за собой двери. Тогда маленькая фигурка сорвала с головы широкополую шляпу и сбросила на пол плащ. Густые черные кудри рассыпались по плечам. Огромные черные глаза глядели зло и насмешливо.

– Авессалом! – в изумлении воскликнул Шастунов, помнивший шута еще с Митавы и встретивший его здесь во дворце императрицы.

– Да, так зовут шута ее величества, – ответил Авессалом.

Маленький горбун, как и всякий убогий, вызывал в князе чувство жалости.

– Простите, – мягко сказал он. – Я не знаю вашего другого имени.

– У меня нет другого! – резко ответил Авессалом.

– Зачем вы хотели меня видеть? – спросил Шастунов.

Горбун бросил на Макшеева и Дивинского быстрый взгляд.

– Вы можете говорить при них, – заметил князь. – Сядьте, Авессалом, выпейте вина и расскажите, зачем пришли.

Авессалом не сел, но налил себе вина и с жадностью выпил его.

– Я не долго пробыл в России, – начал он. – Но я увидел, что люди у вас добрее, чемпри дворе Курляндской герцогини. Сперва я удивился, что здесь не считают меня за собаку, что сама бывшая герцогиня Курляндская вдруг перестала бить по щекам своих камер – юнгфер и рвать мне волосы, что меня хорошо кормят и дали мне человеческое помещение. Потом я узнал от слуг (я почти не говорю по – русски, ко почти все понимаю), узнал, что ваши министры не дают воли императрице Анне. И это хорошо. Ей не следует давать воли, потому что волю свою она отдаст сейчас же Бирону, а Бирон жесток и не считает за людей тех, над кем имеет власть… Да, так было, и я радовался, – продолжал Авессалом. – У меня до сих пор не зажили рубцы от хлыста Бирона. Он хлестал меня так себе, походя, только потому, что у него в руках был хлыст, а Бирон не выпускает из рук хлыста, потому что вся жизнь его проходит в конюшне… да в покоях Анны. Так берегитесь же теперь участи несчастного шута, избиваемого хлыстом, – зловещим голосом, протягивая вперед руки, крикнул Авессалом. – Вы, потомки русских рыцарских родов, гордые, счастливые и богатые, вы, избравшие на российский престол не герцогиню Курляндскую, а сына берейтора! Берегитесь вы, потому что этот палач, этот конюх, этот дьявол в образе человека теперь здесь, во дворце императрицы всероссийской! И вот его первый дар, – весь дрожа, закончил Авессалом, обнажая на руке выше локтя сочащийся кровью рубец.

– Бирон здесь! – отшатнувшись, повторил Шестунов.

Далее Алеша внезапно побледнел от нахлынувшего в его душу негодования…

– Он погиб! – прерывающимся голосом произнес Дивинский.

Авессалом выпил еще вина и с каким‑то злорадством передавал, как ему удалось узнать о прибытии Бирона.

Впервые на эту мысль навел его детский плач, который он услышал в комнатах фрейлин. Он подглядел и узнал Карла. Он стал следить и встретил в темном коридоре поздно вечером Бирона, выходящего из покоев императрицы. Бирон был взбешен этой встречей, ударил его ногой, потом неизменным хлыстом и обещался повесить его, если он кому‑нибудь скажет о том, что видит его.

Авессалом рассказал еще о своих предположениях, что Вирона привезли с собой депутаты от ландратов во главе с Густавом Левенвольде, что, очевидно, им помогал в этом граф Рейнгольд, этот трусливый красавчик, имевший у императрицы несколько тайных докладов.

– Спасайтесь же, – закончил Авессалом. – Спасайте свою родину, если она дорога вам! Надвигается ваша гибель!..

Как оглушенные стояли друзья, слушая Авессалома.

– О, – закончил Авессалом. – Возьмите его, казните его, уничтожьте его. Я сам буду его палачом! Я буду как милости просить, чтобы его дали казнить мне!

Первая минута растерянности прошла.

– Мы должны принять меры, – сказал Дивинский. – Надо доложить об этом Верховному совету. Я еду к Дмитрию Михайловичу, – продолжал он. – Пусть Макшеев едет к фельдмаршалу Михаилу Михайловичу, а ты, князь, к Василию Владимировичу. Твое дело надо отложить, – закончил он. – Да к тому же его ждет палач.

– Отложить, – медленно проговорил князь и в бешенстве, стиснув зубы, добавил: – Но я не отдам его палачу! Я сперва убью его, а потом пусть его повесят!..

XXVI