Борьба за Дарданеллы

Это звучало не очень смешно. Энвер уже правил в военном министерстве как диктатор. Никто не осмеливался взять на себя принятие решения в его отсутствие, а самые опытные и знаменитые политики и генералы вели себя перед ним заискивающе. Ему ничего не стоило заставить султана ждать полчаса и больше на какой-нибудь церемонии или параде, и даже Вангенхайм начинал волноваться в присутствии этого маленького колосса, которого сам вознес, особенно когда после 18 марта позиции Энвера стали могучими, как никогда.

Во многих историях о Галлиполийской кампании утверждается, что неудачная морская атака на Дарданеллы явилась главной ошибкой не только потому, что провалилась, но и потому, что предупредила турок о приближающемся вторжении и дала им резерв времени для укрепления полуострова. Это, как мы скоро убедимся, достаточно верно, и все же кажется вероятным, что политические и психологические последствия 18 марта были еще более важными. Это была первая победа турок за столь многие годы.

С начала века страна не знала ничего, кроме поражений и отступлений, и турки уже стали привыкать (но не примирились) к деморализующему зрелищу беженцев, устремляющихся в глубь страны почти после каждого поражения. Возьмем лишь один случай из миллионов: мать Мустафы Кемаля была вынуждена бежать из Македонии, и он нашел ее совершенно без денег в Константинополе. Салоники, город, в котором он вырос и который он считал турецким по праву, стал греческим.

В одну особенно ужасную зиму в Константинополе Обри Герберт вдохновился на следующие строки:

Вечный снег падает на холмистую равнину,
И сквозь сумерки, полные снежных хлопьев,
белая земля соединяется с небом.
Унылый, как голодный раненый волк, с цепью на шее,
Встает на свою смерть турок.

Несомненно, Кемаль видел себя самого в этом свете, да и было много других таких, как он.

Герберт писал еще: «В 1913 году, когда Балканы одерживали одну сокрушительную победу за другой над плохо оснащенной и неорганизованной турецкой армией, во всех греческих кафе на Пера распевали песни триумфа».

Не только одни греки, но и армяне и другие национальные меньшинства были свидетелями турецких унижений, великие христианские державы добились для себя в Турции исключительных прав. Они контролировали ее зарубежную торговлю, руководили ее вооруженными службами и полицией, предоставляли кредиты банкроту-правительству в зависимости от своей оценки поведения этого правительства, а их граждане, жившие в Турции, были выше закона: по системе капитуляции западно-европейцев за правонарушения мог судить только суд их страны. Само собой подразумевалось, что турок не только неспособен управлять собственными делами, но он еще к тому же и не цивилизован. Турок олицетворял Калибана — опасное, но уже послушное чудовище, а европейские державы — Просперо, управлявшего им ради его же блага.

Первые пять месяцев войны мало что изменили в этом отношении. Однако, несмотря на то что религия и инстинкты учили турок рассматривать чужестранцев и христиан как нечистых рабов, ниже, чем животные, младотурки все еще жаждали быть современными, принадлежать Западу, и они все делали вид, что презирают методы Абдул Гамида. Энвер, правда, поговаривал об отмене капитуляций и введении особых налогов для иностранных резидентов, но скоро отказался от этих идей, когда узнал, что барон фон Вангенхайм возражает против этого.

Меры безопасности, принятые в Константинополе и других городах, не были чрезмерными. У греков и армян было отобрано оружие, и их мобилизовали в рабочие батальоны при армии. В некоторых случаях была реквизирована их собственность, но это была довольно обычная вещь, и такое осуществлялось и в отношении мусульманских крестьян, как и всех других лиц, поскольку скот и зерно отбирались для снабжения армии. Начальник полиции Константинополя Бедри сам принялся допрашивать и оскорблять сэра Луи Маллета и французского посла, когда те в начале войны покидали страну, задерживая их спецпоезд и чиня другие препятствия. Но около 3000 британцев и французов, обосновавшихся в Турции, не уехали из страны и не были интернированы.

В Константинополе дорожные знаки на французском языке, стоявшие годами, были уничтожены, ни один магазин не мог использовать таблички на иностранном языке, торговцам приказали уволить иностранных работников и взамен нанять турок. Началась слабая охота на шпионов. Никто во время войны не мог серьезно протестовать против этих и других мер, поскольку практически то же самое или хуже происходило в других воюющих странах в Западной Европе.