Борьба за Эверест

Нортон и Сомервелль отступили в тот момент, когда оставалось только около трех часов пути до вершины, протяжением всего меньше километра. Бессмертная слава уже почти находилась в их руках, но они были слишком слабы, чтобы удержать ее. Их слабость не была слабостью духа. Нет более стойкого, с неиссякаемой бодростью человека, чем Сомервелль, или более сосредоточенного и упорно настойчивого человека, чем Нортон. Настоящая причина, обусловившая окончательное истощение сил альпинистов, лучше всего выясняется из слов их старого товарища, доктора Лонгстаффа. Указания Лонгстаффа имеют особый интерес не только с точки зрения его профессиональных знаний, но и потому, что он сам был опытным альпинистом в Гималаях и поднимался до 7000 метров. Кроме того, участвуя в экспедиции 1922 г. на Эверест, он бывал в 3-м лагере, на высоте 6400 метров. Таким образом он хорошо знал не только Нортона и Сомервелля, но и те условия, в которых им приходилось работать. В своем докладе, в декабре 1925 года, в Клубе альпинистов он говорит: «К тому моменту, когда Нортон, Сомервелль и Мэллори отправились на Северный перевал спасать носильщиков, они уже порядочно устали. Суровая погода и тяжелая работа истощили их силы. Им нужно было скорее возвратиться в основной лагерь и там отдохнуть. Вместо этого они совершили адскую попытку, в исключительно опасной обстановке, спасти тех четверых носильщиков. Имение это расстроило план экспедиции больше, чем что-нибудь другое. Если бы Сомервелль мог тогда отправиться вниз, его горло, по всей вероятности, выздоровело бы. Двойное зрение Нортона не имело ничего общего с его позднейшей слепотой, вызванной яркой белизной снега: оно являлось симптомом расстройства высших мозговых центров вследствие недостатка кислорода. Но я утверждаю, что это произошло не столько под влиянием больших высот, сколько в связи с крайним истощением организма, обусловленным длительным, на протяжении нескольких недель, переутомлением, как это происходит, например, с бегуном, который падает у старта. Пережитое раньше сказалось на скорости их продвижения при последнем выступлении: она была очень мала. Все, достигнутое альпинистами при этих условиях, почти убеждает меня, что при, благоприятной обстановке они, несомненно, были бы на вершине».

Коротко говоря, это чрезвычайное утомление, которое они перенесли, спасая носильщиков, и помешало им подняться на вершину; оно присоединилось к тому неблагоприятному влиянию, которое уже произвели на них раньше ― холод, ветер и снег.

Спасением носильщиков альпинисты подтвердили принцип товарищества, на котором вообще должен быть основан альпинизм. Но совершив этот поступок они лишились большой награды, которая выпала бы на их долю в виде славы.

В конце концов, альпинистами при подъемах на Эверест сделано много: ими установлена прежде всего самая возможность подъема на Эверест. После того, что было выполнено ими при такой неблагоприятной обстановке, не могло быть больше сомнений в том, что при нормальных условиях можно достигнуть вершины. Кроме того они поднялись на высоту, которая равняется верхушке Кангченюнга.

Разумеется, альпинисты поднимались на Эверест не из-за тех прекрасных видов, которые открываются с него. Тем не менее для всех, оставшихся внизу, интересно знать, какие картины развертываются с вершины. К тому же оба, и Нортон и Сомервелль, имели артистическую жилку. Что же рассказывают они? Немногое, конечно, так как в силу своего физического изнеможения им недоступно было то чувство глубокого переживания, которое является существенным в оценке красоты. Все же наблюдения их имеют цену.

Нортон так описывает свои впечатления: «Зрелище, которое мы увидали с высочайшей точки, зачаровало нас. С высоты в 7620 метров снежные вершины, разбросанные в беспорядке, и извилистые ледники с их параллельными линиями морен, напоминающими колеи на снежной дороге, производят внушительнее впечатление. Но мы находились теперь гораздо выше самой высокой горы в поле нашего зрения, и все ниже нас казалось таким плоским, что многое в смысле красоты терялось. К северу за большим тибетским плато глаз переходил с одного хребта на другой, постепенно уменьшавшиеся в размерах, пока всякое чувство расстояния терялось, и взгляд останавливался, только достигнув уже самого горизонта, на цепи снежных вершин, которые казались совсем крохотными. День был замечательно ясный, один из тех дней, которые бывают только в местах с абсолютно прозрачным воздухом, и наше воображение зажглось созерцанием этих бесконечно далеких вершин, поднимающихся там где-то над изогнутой линией горизонта».