Борьба за мир

Проводив глазами Марию Терентьевну, Анатолий Васильевич посмотрел на стол, на машинку, в которой был заложен чистый лист бумаги, на Макара Петровича, затем снова на дверь и было тихо засмеялся, затем серьезно добавил:

Благословляю. Если оно — это настоящее, а не просто баловство. У тебя жена — дрянь. Знаю. Извини за откровенность. Дрянь у тебя жена.

Макар Петрович встал, круто повернулся и, подойдя к командарму, крепко пожал ему руку:

Спасибо. Нет! Тут, видимо, что-то больше… я еще сам не знаю.

Хорошо. Что хорошо, то хорошо, — и Анатолий Васильевич запел свой старинный полковой марш, что являлось признаком прекрасного настроения; затем, оборвав, сказал: — Рокоссовский мне шепнул: «Мы опередим выступление Гитлера: выступим сами без пятнадцати четыре. Смешаем карты». Надо нам быть готовыми, Макар Петрович. Условный знак будет в два ноль-ноль.

Глава пятая

1

В этот день все распорядки, заведенные Анатолием Васильевичем, были нарушены. Обычно он ежедневно вставал в восемь утра, завтракал, затем до часу принимал работников штаба, дивизий, полков и даже батальонов, после этого шел на квартиру к Макару Петровичу, где происходило небольшое совещание с генералами, полковниками — руководящей верхушкой армии, затем ехал на передовую или по тылам. В шесть обедал. После обеда никогда не спал: часа два читал журналы, романы, за последнее время все больше исторические, а главное, занимался математикой. Несколько месяцев тому назад он выписал учебники по алгебре и тригонометрии. Внимательно изучив их, он нашел немало несуразиц и по этому поводу готовил докладную записку наркому просвещения академику Потемкину, которого знал с тысяча девятьсот двадцатого года. Потом снова принимал работников штаба и подытоживал с Макаром Петровичем день. В десять, по крестьянской привычке, плотно ужинал и в двенадцать ложился спать.

Такое из него пушкой не вышибешь, — говорили в штабе и неизбежно сами подчинялись такому же распорядку.

Но сегодня все было нарушено. Сегодня, как ни уговаривала его Нина Васильевна, он даже отказался от ужина. Наконец она сказала, что у них ведь гость, Николай Степанович Кораблев, и будет неудобно не покормить его.

Все думаете только о себе, а обо мне никто не думает, — раздраженно выкрикнул он и тут же спохватился: — Проси. Проси, Нинок. Но, право, мне не до приличий. Устраивай все сама. А мне палку и плащ.

Нина Васильевна подала палку, плащ, и глаза у нее в эту минуту загорелись такой лаской, что он качнулся к ней, а она тепло произнесла:

Все понимаю. И постоянно, всюду, везде с тобой.

Эх, помощница, — полушутя, но радостно ответил он и, крикнув: — Галушко! — вышел из хаты.

Галушко уже знал, если командарм потребовал палку и плащ, — значит, он отправится «измерять любимую тропу». Такие любимые «тропы» были всюду, куда бы штаб армии ни переезжал. Здесь, в Грачевке, такой «тропой» была старая, заброшенная дорога. Она, перерезая поле, тянулась от деревушки и упиралась в березовую рощицу. Увидав, что генерал взял плащ и палку, Галушко немедленно дал знать охране, а сам выскочил за Анатолием Васильевичем…

На темном небе Млечный путь ярко горел, переливался и дрожал, будто кто его слегка встряхивал. Но самое небо было необычайно спокойно: ни штурмовиков, ни разведчиков. Спокойно было на земле: пахло зацветающей рожью, наперебой трещали кузнечики, да где-то в болоте кричал коростель — беспрестанно, точно выполняя какой-то подряд.

Анатолий Васильевич, выйдя на «тропу», прислушался к старательному и деятельному треску кузнечиков, к неугомонному скрипу коростеля и посмотрел в небо.

Просторы-то какие, Галушко! Ученые доказали, что вся солнечная система каждый день стремительно несется со скоростью полтора миллиона километров, — проговорил он больше, пожалуй, для себя.

Это чего же несется? — не понимая, о чем говорит, спросил Галушко.

А вот солнце, планеты, луна, земля наша, и мы, значит, с тобой каждый день полтора миллиона километров отмахиваем.

Я, товарищ генерал, читал… Фламмариона. Такого у него нема.

Устарел. Устарел твой Фламмарион. После него астрономы далеко ушли, — и Анатолий Васильевич снова посмотрел в небо. — Страшно, брат, становится, когда вот так представишь: полтора миллиона километров все несется черт те знает куда! Да какие же вокруг нас бесконечные просторы? И неужели в этих бесконечных просторах нет чего-нибудь наподобие нашей земли? А если есть, неужели там воюют, убивают друг друга?

Нет. Там коммунизм, товарищ генерал, — уверенно произнес Галушко.

Ишь ты, — чуть опешив, сказал Анатолий Васильевич. — Оно верно, при коммунизме войны не будет. При коммунизме, брат ты мой, человеку будет омерзительно не только убить человека, но и оскорбить. При коммунизме, Галушко, хорошо будет: человеку предоставят полную возможность: делай, что хочешь.

Та вон же пакостить буде, товарищ генерал. Один скаже: хочу воровать, другой скаже: воевать дюже, желаю, третий…