Борьба за мир

Блиндаж — в рост человека, два продолговатых, в виде бойниц, окошечка, около одного — стереотруба, в углу полочка, на ней телефонный аппарат. Стены из сосновых, свежих, мажущихся смолой бревен. Сегодня здесь много военных: полковники, подполковники, майоры, еще не знакомые Николаю Кораблеву. Все возбуждены, особенно Михеев. Он ни с кем не разговаривает. Лицо у него осунулось, щеки впали, от чего нос стал больше. А может быть, это только так кажется на заре. Про Николая Кораблева он как будто забыл. В блиндаж вошел Коновалов. Михеев подозвал его и, о чем-то оживленно поговорив с ним, через бинокль стал рассматривать долину. Пользуясь этим, Николай Кораблев шепнул Коновалову:

Я с вами в атаку.

Кивнув на Михеева, Коновалов тоже шепнул:

А он как? Разрешит?

А мы потихоньку.

Коновалов чуть подумал, затем озорно подмигнул:

Ну что ж! Убить могут везде, даже тут: снарядом ахнет по этой хибарке и сразу закопает. Давайте! Как только артиллерия даст первый залп, мы волной в атаку. Выбегайте и присоединяйтесь. Мы пойдем справа от блиндажа, — и Коновалов кинулся на выход.

У Николая Кораблева забилось сердце. Чтобы успокоить себя, он через стереотрубу стал рассматривать ту сторону.

Видна деревенька, вытянувшаяся на высоком берегу. На конце улицы каменная, облупленная и, видимо, заброшенная церковь, за церковью дубовая роща. По донесениям разведки, эту церковь немцы превратили в крепость: подрылись под каменный фундамент и в подполе поставили три пулемета. По этой церкви из артиллерии можно было бить сколько угодно, разнести стены, но все равно до пулеметных гнезд не добраться. Поэтому Михеев отрядил группу красноармейцев во главе с Сабитом, дав задание подобраться к церкви с тыла и гранатами забросать немецких пулеметчиков.

Бедные ребятишки! — произнес он после того, как Сабит с бойцами отправился на тот берег. — Туго придется им: огонь врага надо выдержать, да ведь и мы будем бить из артиллерии.

И еще одна мысль тревожила Михеева. Сегодня ночью саперы разминировали проходы против болота. Немцы этого не заметили. А может, хитрят? Возможно, как только саперы направились обратно, враг снова заминировал проходы. Проверить все это сейчас невозможно. И странно: в стане врага никакого движения. Там все обычно: как всегда, взлетают предостерегающие ракеты, слышатся периодические пулеметные очереди…

— Лопоухие: спят! — проговорил, ни к кому не обращаясь, комдив, показывая биноклем на ту сторону. — Лопоухие! — и прибавил такое крепкое словцо, что в блиндаже все покатились с хохоту.

Николай Кораблев, никогда не употреблявший таких крепких словечек, но уже привыкающий к ним здесь, на фронте, чуть улыбнулся, продолжая через стереотрубу рассматривать позиции врага. Рассматривая позиции врага, он думал и о том, почему так спокойно на том берегу, и о том, как сейчас чувствует себя Сабит, где Сиволобов, но о чем бы он ни думал, мысли его все время возвращались к Татьяне, к сыну, к матери — Марии Петровне.

«Да, да! Я с ними скоро увижусь, — думал он. — Как они будут удивлены, когда я заявлюсь в таком костюме! Воевал, воевал! Скажу: воевал!» — Он так размечтался, что не почувствовал, как все около него заволновались, и только когда Михеев громко сказал: «Осталось две минуты!» — Николай Кораблев оторвался от стереотрубы и тоже заволновался, говоря про себя: «Две минуты! Через две минуты начнется… А что же те?» — И он простым глазом посмотрел на вражеский берег.

Там, на церковной колокольне, на крышах хат заиграли лучи солнца. Самого солнца не было видно: оно пряталось где-то здесь, за лесом, в котором расположилась дивизия Михеева, — но лучи уже играли на верхушках деревьев, в долине, на тихих водах озер, на буграх, золотя лбины. И всюду была настороженная тишина, какая бывает в хоре перед запевом, когда руководитель взмахнул палочкой, но еще не дал знака начинать.

И вдруг откуда-то издалека прокатилась мощная волна гула. Птицы смолкли. На деревьях затрепетали листья мелко, мелко, норовя оторваться и куда-то улететь. Земля толчками зашаталась.

Все начали. Мы на минуту припоздали, — проговорил Михеев.

Николай Кораблев не знал, что в этот момент по всей линии фронта, протяжением в триста — четыреста километров, десятки тысяч пушек обрушили на врага всесокрушающий огонь. Он этого не знал и недоуменно посмотрел на Михеева, намереваясь его спросить: «Кто все?», как тот, глянув на часы, в шутку произнес:

Ну! С нами бог! — и не в шутку побледнел.

3

Ар-ры-ы-ы!

Николай Кораблев дрогнул. Но тут же новая волна обрушилась на него. Он снова дрогнул, ощущая только одно: у него есть голова, а рук, ног, тела нет, нет и почвы под ногами; он сам весь где-то в воздухе.

«Что это?.. Что?..» — с ужасом подумал он.