Борьба за право

Но даже и холодное, лишенное всякаго идеальнаго порыва правовое чувство, которое чувствуетъ неправду только потому, что она прямо его касается, способно понимать указанное мною отношеніе между конкретнымъ правомъ и закономъ, которое я выше выразилъ положеніемъ: мое право есть право общее, въ немъ оно (право) нарушается иограждается. Хотя это можетъ показаться порадоксомъ, но тѣмъ не менѣе справедливо, что даже юристы неспособны понять это воззрѣніе. Въ обычномъ представленіи, при спорѣ за конкретное право, законъ не принимаетъ участія; это не самъ абстрактный законъ, вокругъ котораго вращается споръ, но его воплощеніе въ образѣ этого конкретнаго права, до нѣкоторой степени его Фотографія, въ которой онъ только изображенъ, но непосредственно не присутствуетъ. Я не думаю оспаривать технической необходимости этого воззрѣнія, но мы не можемъ не признать, что противоположный взглядъ имѣетъ также Ьснованіе, взглядъ по которому законъ ставится за одно съ конкретнымъ правомъ, и по этому взгляду, въ нарушеніи послѣдняго, представляется нарушеніе перваго. Для непосредственнаго правоваго чувства это воззрѣніе гораздо ближе, чѣмъ наше юридическое. Лучшимъ доказальствомъ сему служитъ выраженіе; которое удержалось какъ въ нѣмецкомъ, такъ и въ латинскомъ языкахъ. Въ процессѣ истецъ говоритъ "взываю къ закону". Римлянинъ называлъ жалобу "legis actio". Самъ законъ является предметомъ борьбы, это споръ за законъ, который долженъ быть рѣшенъ въ частномъ случаѣ — воззрѣніе которое въ особенности важно для пониманія древне римскаго процесса legis actiones[13]. По этому представленію — борьба за право есть въ тоже время борьба за законъ; въ спорѣ дѣло идетъ не просто объ интересѣ субъекта, о частномъ случаѣ, въ которомъ воплотился законъ, Фотографія, какъ я назвалъ, въ которой удержано подобно колеблющемуся лучу свѣта, изображеніе закона, которое можно разбить, не касаясь самаго закона, но напротивъ не уважается, попирается самый законъ. Законъ, если онъ не игрушка и не Фраза, долженъ быть огражденъ — вмѣстѣ съ правомъ обиженнаго низвергается самый законъ.

Это представленіе, на которое я уже выше указалъ и которое я коротко назову солидарностью закона и конкретнаго права, обнимаетъ вполнѣ отношенія обоихъ. Однако оно вовсе не такъ глубоко скрыто, чтобы не было понятно простому, неспособному къ высшимъ воззрѣніямъ эгоизму, напротивъ онъ то и видитъ его яснѣе, потому что ему выгоднѣе имѣть въ спорѣ своимъ союзникомъ государство. И по этому эгоизмъ самъ того не сознавая и не желая, поднимается выше своего частнаго права, на высоту права вообще, на которой онъ выступаетъ защитникомъ закона. Истина остается истиною даже и тогда когда субъектъ признаетъ и защищаетъ ее только съ узкой точки зрѣнія собственнаго интереса. Ненависть и жажда мести привели въ Судъ Шейлока, для того, чтобы вырѣзать Фунтъ мяса изъ тѣла Антоніо, но тѣмъ не менѣе слова, которыя поэтъ заставляетъ его произнести, у него также вѣрны, какъ и у всякаго другаго. Это тотъ самый языкъ, которымъ вездѣ и всегда будетъ говорить оскорбленное правовое чувство, сила, непоколебимость убѣжденія, что право должно всегда оставаться правомъ; стремленіе и одушевленіе человѣка, который сознаетъ, что въ дѣлѣ, которое онъ защищаетъ, онъ дѣйствуетъ не просто въ защиту собственной личности, но и во имя идеи. Фунтъ мяса, заставляетъ говорить Шекспиръ Шейлока,

Фунтъ мяса, который я требую,
Дорого купленъ, онъ мой, я хочу его взять.
Если вы откажете, плевать на вашъ законъ!
Значитъ право Венеціи не имѣетъ силы.
— Я требую исполненія закона.
— Я требую по роспискѣ!!