Борьба за преобладание

На присутственном столе, кроме зерцала в середине, крест и Евангелие пред тронным креслом и Библия - пред налоем докладчика. За тронным креслом портрет царствующего государя, а по сторонам на пьедесталах и в дорогих ковчегах мощи Андрея Первозванного и подлинный духовный регламент Петра Великого. В переднем углу образ Спасителя, в заднем - огромные старинные часы, а по стенам, в приличных местах, два или три царские портрета. Словом, присутственная комната св. синода, или, как её называют официально - камера, поражая входящего и величием и святынею, представляется ему как некое святилище или как богато убранный алтарь, особенно когда члены бывают в мантиях, например, на архиерейских наречениях".

Это так понравилось нашему автору, что он (стр. 76) "ни одного шага не мог сделать без благоговения, и когда стал докладывать, то чувствовал себя в каком-то молитвенном состоянии, как бы в церкви". Состояние поистине завидное и испытываемое далеко не каждым.

Служебные занятия в синоде автору не нравились: "пищи для ума никакой, одна рутина и рутина; я горевал, чувствовал, что упадаю духом, и порывался оставить службу в синоде, но мне всё-таки было жаль расстаться с этим местом служения, - и я удержал себя по тому чувству благоговения, которое возбудилось во мне при вступлении в первый раз в присутствие св. синода".

Следовательно - ясно, что мы имеем дело с человеком души очень мирной и благоговейной, и это надо запомнить, чтобы при дальнейшем следовании за его воспоминаниями не принять его иногда за отрицателя.

При Мещерском в синоде в каждом угле расстилались тишь, гладь и божия благодать.

Такой мирной картиной воспоминания начаты, но не то нас ждет в их продолжении.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

С выходом из обер-прокуроров князя П. С. Мещерского (1817 - 1833 года), при котором в синоде "строго соблюдалась тишина и порядок, почти как во время народного церковного богослужения", - строй этот сразу же падает. При обер-прокуроре Нечаеве и потом при графе Протасове (1833 - 1855) пошли неурядицы и ожесточенная борьба за преобладание. Притом оба эти обер-прокурора сами были большие ругатели.

Воспоминания о Степане Дмитриевиче Нечаеве начинаются с того, что при нём синод перешёл в своё нынешнее помещение. Тут это учреждение посетил государь Николай Павлович, и автор, описывая посещение его величества, как будто подозревает, что при этом случае члены синода получили какое-то "предварение", в силу которого "никто из членов государя не встретил, а встретил его один обер-прокурор со своими классными чиновниками".

Конечно, это значило не то, что обер-прокурор Нечаев как будто считал за неуместное парадность встречи его величества, а совсем что-то другое. Чувствуется, что обер-прокурор как будто имел намерение оттереть членов и выдвинуть вперёд свою канцелярскую армию, - тогда, впрочем, ещё не вполне размноженную. Нечаев "расставил всех на крыльце и в сенях по разрядам должностей; впереди стояли обер-секретари, за ними секретари, далее прочие чиновники". - "Члены для первого присутствия были в мантиях" и могли бы быть всех виднее и представительнее, но обер-прокурор сделал так, что они оставались во время встречи государя в зале".

"Степан Дмитриевич Нечаев, по словам автора, был прокурор не лёгкий (лёгкого автор так и не дождался). Пока он (т. е. Нечаев) служил за обер-прокурорским столом, он держал себя прилично, - ласков был с чиновниками и льстил членам". (Льстить старшим, по мнению Исмайлова, значило "держать себя прилично", - так думал он для себя, а может быть, так же внушал и генеральскому сыну, которого воспитывал на счёт сумм св. синода.)

"Особенно льстил Нечаев московскому митрополиту (Филарету Дроздову), который, известный государю и всем как муж совета, был в большой силе. Но когда (Нечаев) добился обер-прокурорства, показал себя в натуральной наготе".

"С чиновниками, говорит автор, Нечаев мог обходиться как хотел, но ему хотелось взять верх и над членами синода" и, вероятно, особенно над самим мужем совета, с которого он это и начал. До сего времени он ему "льстил особенно", а теперь постарается особенно же вредить ему.

Необыкновенно любопытно: какие тонкости пронырливого ума обнаружит этот честолюбец в борьбе с таким человеком, как Филарет Дроздов, уму и прозорливости которого у нас до сих пор всё ещё никак не подведут настоящего итога.

Но, увы, характерные и в своем роде замечательные приёмы Нечаева выражают только одно: что нет силы сильнее подлости, которая способна не остановиться ни перед чем, а такая сила всего матёрее зреет в канцелярской среде, где в атмосфере лести и искательств сформировался каверзный обер-прокурор, взявший перевес над Филаретом.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ