Борьба за Рим

Амаласвинта вспомнила, какие чудные двухэтажные бани устроены при этом доме. Нижний этаж предназначался для холодного купанья и непосредственно соединялся с озером, откуда вода вливалась сюда через семь дверей. Потолок этого этажа служил полом верхнему, который был предназначен для теплого купанья. Этот потолок был металлический. С помощью особого механизма он раздвигался на две части, и тогда обе эти купальни соединялись в одну. По стенам верхнего этажа проходили сотни труб, которые заканчивались головами разных животных. По желанию, из каждой головы вытекала струя теплой воды.

Между тем пришла жена привратника, чтобы вести ее в бани. Пройдя ряд зал, они подошли к восьмиугольному мраморному зданию, имевшему вид башни: это и были бани. Старуха открыла дверь, и Амаласвинта вошла в узкую галерею, которая шла вокруг бассейна. Прямо перед нею удобные ступени вели в бани, откуда уже поднимались теплые ароматические пары. Против входа была лестница, которая вела к мостику, перекинутому через бассейн. Не говоря ни слова, старуха подложила принесенное белье на мягкие подушки, покрывавшие пол галереи, и повернулась к двери, чтобы уйти.

— Твое лицо мне знакомо, — обратилась к ней Амаласвинта. — Давно ли ты здесь?

— Восемь дней, — ответила та, взявшись за ручку двери.

— Сколько времени ты служишь Кассиодору?

— Я всю жизнь служу Готелинде.

С криком ужаса бросилась Амаласвинта к старухе. Но та быстро вышла и закрыла за собою дверь. Амаласвинта слышала, как щелкнул замок. Предчувствие чего-то ужасного охватило ее. Она поняла, что обманута, что здесь кроется какая- то гибельная для нее тайна, и невыразимый ужас наполнил ее душу. Бежать, скорее бежать отсюда — было ее единственною мыслью. Но бежать было невозможно: дверь была крепко заперта. С отчаянием она обвела глазами мраморные стены, — повсюду множество труб, которые заканчивались головами различных чудовищ. Наконец глаза ее остановились на голове Медузы прямо против нее, — и она снова вскрикнула от ужаса: Лицо медузы было отодвинуто в сторону, и из образовавшегося отверстия смотрело живое лицо. Неужели это… Дрожа от ужаса, всматривалась в него Амаласвинта. Да, это лицо Готелинды, и целый ад ненависти отражался на нем…

— Ты — ты здесь! — вскричала Амаласвинта, и колени ее подогнулись.

— Да, дочь Амалунгов, я здесь, и ты погибнешь, — ответила Готелинда с хриплым смехом. — Мой — этот остров, мой дом, он будет твоей могилой, мой — Долиос и все рабы Кассиодора. Я все купила у него неделю назад. Это я заманила тебя сюда и следовала за тобою, как тень. Много долгих дней, долгих ночей я сдерживала свою ненависть, чтобы здесь насладиться полною местью. Целые часы я буду любоваться твоим смертельным ужасом, буду видеть, как страх исказит твои гордые черты, заставит жалко дрожать твою величественную фигуру, — о, это целое море мести, я упьюсь ею!

— Месть? За что? Откуда в тебе эта смертельная ненависть? — спросила Амаласвинта, поднимаясь.

— А, ты не знаешь? Конечно с тех пор прошли десятки лет, а счастливые забывают так легко. Но ненависть злопамятна. Помнишь ли, как много лет назад под тенью каштанов на лугу Равенны играли две девушки, обе молодые, прекрасные? Они были первые среди других играющих: одна была дочь Теодориха, другая — дочь Балта. Во время игры девушки должны были выбрать себе королеву: и они выбрали Готелинду, потому что она была еще красивее, чем ты, и не так высокомерна. Так они выбрали меня раз и другой. Дочь короля стояла, мучась беспредельной гордостью и завистью. Но, когда меня выбрали в третий раз, она схватила большие садовые ножницы с острыми концами…

— Довольно, Готелинда, замолчи!

— И бросила их в меня, и я с криком упала вся в крови: вся щека моя была зияющей раной, и глаз — глаз выколот. О, как это больно, даже теперь!

— Прости, Готелинда, прости! — молила пленница. — Ты же ведь давно простила!