Борьба за существование

Но, с другой стороны, не следует упускать из виду того, что в борьбе за существование они очень неразборчивы на средства и постоянно прибегают к таким, которые, как в глазах европейской, так и китайской морали, признаются безнравственными. Выше я имел уже случай сослаться на пример опутывания монголов долгами со стороны китайских купцов; подобных примеров можно бы привести целый ряд. Говоря о противозаконной иммиграции китайцев в Монголию, Рацель, ссылаясь на Вильямсона, говорит: «Эти простодушные люди (монголы) не доросли до китайской хитрости». И далее: «Эта борьба хитрости с наивной, не сознающей самую себя первобытной силой дикаря, может показаться не особенно утешительным зрелищем, но на результаты ее нельзя не смотреть как на прогресс». С помощью таких же приемов борются китайцы и в Манджурии с ее «простодушными и добродушными» туземцами. «Как всюду, где господствует мир, - говорит Рацель, - так и в Манджурии китайцы находятся в сильной степени процветания, вытесняя прежних обладателей с помощью хитрости и трудолюбия». Вот как описывает испанский историк Суньига китайских переселенцев на Филиппинских островах: «На одного, посвящающего себя земледелию, появлялась тысяча всевозможных купцов, торговавших чрезвычайно ловко. Они употребляли фальшивые меры и весы и до неузнаваемости фальсифицировали всевозможные товары, как, например - воск, сахар и др. Они вели себя настоящими ростовщиками, следя внимательно за потребностями народа и спросом на различные товары, которые они удерживали до тех пор, пока им не давали требуемую ими высокую цену». Один из новейших путешественников по островам Тихого Океана, граф Пемброк, указывает на эксплуатацию таитян китайцами и замечает по этому поводу следующее: «Обе расы представляют резкий контраст: азиатец всегда перехитрит простодушного полинезийца». Само собой разумеется, что качества, оказывающиеся столь пригодными для борьбы китайцев с другими народами, были выработаны и развиты первыми во время их многовековой борьбы у себя дома. «Невероятная бережливость времени, места и материала, - говорит Ягор, - которая могла развиться только у такого перенаселенного народа как китайцы, постоянно с новой силой кидается в глаза путешественнику». И в самом деле, характер китайца, всю жизнь остающегося в Небесной империи, совершенно такой же, как и у эмигранта. Вот как описывает первого Пешель: «Китаец соединяет в себе все, что нужно, чтобы, при условиях беспрепятственного развития, привести к быстрому перенаселению: он нежный отец, считающий благословение детьми за величайшую радость, умерен до излишества, образцово бережлив, неутомим как работник, не знает праздника, но в торговом деле хитрее грека. Уже дети занимаются коммерческими делами; торгашество и отдача денег под залог - их любимые игры». По словам знаменитого путешественника Гюка, отзыв которого был много раз подтверждаем различными наблюдателями, китаец совершенно поглощен временными интересами и материалистичен в обычном смысле слова. «Нажива составляет единственную цель, к которой постоянно устремлен его взор. Жгучая жажда к получению прибыли, какой бы то ни было, поглощает все его способности и всю энергию». Коммерческий дух развит у него в сильнейшей степени. Капитала в несколько копеек уже бывает достаточно для него, чтобы начать какое-нибудь маленькое дело, причем обыкновенно пускается в ход ловкое плутовство, столь свойственное китайцу. Все это указывает на то, что китайский характер есть прототип практического характера, а это уже достаточно объясняет, почему китайцы оказались столь сильными в борьбе за существование. Перевес как в индивидуальности, так и в общественной борьбе должен выпадать именно в пользу более практической стороны, так как практичность и есть не что иное, как способность, во что бы то ни стало, достигнуть желаемого результата. Отсюда понятно, что у китайца умственная сторона должна представляться наиболее выдающейся чертой характера. Дрэпер приписывает прочность Китая тому, что «политическая система его стремится достичь соответствия с тем физиологическим условием, которое руководит всем социальным усовершенствованием: она стремится дать господствующий контроль уму». Некоторая степень умственного образования, как известно, составляет достояние каждого китайца, при столь распространенном элементарном обучении. Нравственный уровень стоит у них бесспорно на более низкой степени. По меткому выражению известного государственного человека Америки, Сьюарда, «китайская нравственность обращается не к суду совести, а к правилам приличия». Рацель, не имевший, правда, случая наблюдать китайцев в их отечестве, но добросовестно изучивший литературу о них, жалуется на отсутствие у них идеалов и говорит, что «они лишены того высокого нравственного стремления, которое переходит за пределы соображений минутной пользы и ищет правды ради нее самой». Китайцы самостоятельно выработали очень развитое нравственное учение, которое во многих отношениях не ниже наших самых возвышенных нравственных взглядов, но которое в то же время заключает и корни практичности, столь свойственной китайскому миросозерцанию. Так, например, во второй из четырех основных книг китайской философии и морали (Тчун-Юнг, или «неизменность в средине», книге, приписываемой внуку и ученику Конфуция - Тесуссе) проводится принцип, что человек высшего достоинства «сообразуется с обстоятельствами, чтобы оставаться на средине». И проповедуется, что будут ли всемирные заповеди исполняться по естественному побуждению и без выгоды, или же они будут исполняться с трудом и усилиями, но, если раз человек выполняет похвальные дела, то результаты во всех случаях одинаков. Не следует забывать, разумеется, что между нравственным учением и нравственностью, т. е. нравственным поведением еще существует большая разница, которая именно и замечается так часто среди китайцев. Но словам Пока, если китаец и читает книги нравственного и религиозного содержания, то не иначе как в виде отдыха и развлечения с целью препровождения времени.