Борьба за свободную Россию (Мои воспоминания)

После получения первой телеграммы из Петербурга, что автором письма не может быть Бурцев, так как о нем пишут во вновь перехваченном письме, допрашивавший меня жандармский полковник сказал:

- Ничего не понимаю! С одной стороны, письмо, несомненно, писано вами, с другой, по разным обстоятельствам (из конспирации он не сообщил мне о полученном в Петербурга втором моем письме), автором письма вы никоим образом быть не можете! - и он особенно подчеркнул слово "никоим образом".

- Вы или совершенно невинный человек, - говорил мне жандармский полковник при новом допросе, - или закоренелый преступник!

Мне было тогда двадцать два года!

(35)

- Его никак нельзя выпустить! - говорил моим родным тот же полковник. У него все книги о народных школах, о народном образовании, о земствах . . . Мы знаем, куда это все ведет!

- Таких людей, как Бурцев, нельзя щадить, - сказал он же арестованному А., уговаривая его выдать меня, - их надо топить, как щенят!

Предвидя возможность ареста, я в специальном ящике, на своем столе, куда не могли не заглянуть жандармы при обыске, сохранял кое-какие письма, рукописи, которые давали бы жандармам обо мне то представление, которое мне хотелось. Это были проекты моих литературно-научных работ, переписка с научными обществами и т. д.

Как потом оказалось, это действительно давало жандармам обо мне то представление, какое мне было нужно.

Через несколько месяцев сидя в Казанской тюрьме меня на почтовых, под конвоем двух жандармов, отправили в Петербург. В Нижнем мне пришлось сутки просидеть в местной тюрьме. В камере, куда я был посажен, я нашел на стене надпись: "Владимир Короленко арестован в Нижнем Новгороде. Завтра увозят в Петербург. Предъявлено обвинение в письме, посланном из Казани в Петербург". Я понял, что Короленко был арестован и послан в Петербург, потому что ему приписали мое перехваченное письмо из Казани. Разумеется, после первого допроса в Петербурге, Короленко был выпущен на свободу, так как ошибочность ареста была очевидна. Впоследствии Короленко заграницей подробно мне рассказывал об его аресте и допросе.

В Петербурге меня посадили в Дом Предварительного Заключения. На допросах мне предъявили обвинение в том, что письмо из Казани писано мной. Я отрицал это. Все сведения были в мою пользу и через некоторое время я должен был быть выпущенным на поруки. Об этом сказали тем, кто приходил ко мне на свидание, и я ждал освобождения со дня на день.

Но вот однажды часа в два ночи, когда я уже (36), спал, в мою камеру вошел тюремный надзиратель и заявил мне, что меня требуют со всеми вещами в контору. Я был убежден, что меня освобождают из тюрьмы. Но в конторе я увидел усиленный конвой, очевидно, ожидавший меня,- и понял, что речь идет вовсе не об освобождении меня из тюрьмы.

Меня при таинственной обстановке куда-то повезли в карете. Когда мы ехали через Троицкий мост, я догадался, куда меня везут, и спросил жандармского офицера:

- Что значит мой неожиданный перевод в Петропавловскую крепость?

Он некоторое время молчал. Потом, посмотревши мне прямо в глаза, сказал:

- Скажи, с кем ты знаком, - я скажу, кто ты таков!

В Трубецком бастионе Петропавловской крепости, после краткого предварительного опроса, меня ввели в камеру и там, в присутствии жандармского полковника, смотрителя бастиона, нескольких жандармских солдат, человек десяти конвойных заставили меня раздеться донага. Затем дали туфли, окружили конвоем, и в таком виде повели меня по коридору в другую камеру.

Здесь стали делать тщательный осмотр всего меня, расчесывали волосы, смотрели в уши, залезали в рот и т. д. Я чувствовал, что все присутствующие там пятнадцать-двадцать человек внимательно следят за движениями двух обыскавших меня жандармов.

Того, что я тогда испытывал, мне никогда раньше не приходилось испытывать. Я чувствовал себя в положении какой-то вещи, которую бесцеремонно вертят в руках и изучают. Я тут только понял, что представляют собою обыски в Петропавловской крепости, о которых молва создавала легенды.

Сопротивление было, конечно, немыслимо. Я только стиснул зубы и как-то одеревенел.

Обыск кончился. Никакой, как тогда выражались, "крамолы", спрятанной в моей теле, не нашли. Меня (37) нарядили в арестантский халат и за мной захлопнулась тюремная дверь.

На одном из допросов в Петропавловской крепости мне предъявили обвинение в участии в 1883 г. в убийстве Судейкина. Это нелепое обвинение меня очень поразило, но оно объяснило мне, почему с такими предосторожностями меня перевезли из Д. П. 3. в Петропавловскую крепость.

Оказывается, жандармы не знали квартиры, где происходили свидания Дегаева, Стародворского, Канашевича, убийц Судейкина, с Лопатиным и другими. И вот моя квартирная хозяйка признала сначала по карточке, а потом при очных ставках, что все эти лица бывали на моей квартире. В действительности, ни одно из указанных лиц у меня никогда не было.