Борьба за свободную Россию (Мои воспоминания)

Политическая программа в "Народовольце" была мной выставлена, по обыкновению, очень умеренная - требование конституции. Конституция должна была быть дана (122) самим правительством. Оно само должно было призвать страну к новой жизни, не дожидаясь с закрытыми глазами народного революционного взрыва, и дать возможность при нормальных условиях окрепнуть государственным течениям в русской жизни и помочь нормально бесправному государству превратиться в правовое.

Эта программа, как и программа "Свободной России", снова вызвала против меня в революционной среде обвинения в либерализме и в отказе от социализма.

Боевая программа в "Народовольце" была ярко террористическая. Было категорически заявлено, что правительству должен быть поставлен ультиматум дать конституцию и угрожать дойти в терроре до цареубийства, если правительство не пойдет да уступки. В то же самое время я в самых категорических выражениях настаивал на том, что террор - зло, которое должно быть оставлено сейчас же, как только явится возможность действовать легальным путем и правительство пойдет навстречу обществу.

Для того чтобы не было никаких недоразумений насчет направления органа, я для него взял название "Народоволец" и в нем выступил с яркой защитой партии Народной Воли, но всегда подчеркивал, что говорю о Народной Воле 1879 и 80 гг. К событию 1-го марта 1881 года у меня было иное отношение, чем к политическому террору народовольцев 1879-80 гг., потому что это событие было совершено тогда, когда правительство обратилось к обществу, и террористы могли с ним говорить языком письма Исполнительного Комитета к Александру III.

Я стал защищать Народную Волю, потому что ее знамя было ярко и много говорило и друзьям и врагам, но не потому, что оно было популярно.

В те годы и особенно в 1897 г. народовольческое движение не было популярным. Его сторонились и на его счет стали развиваться другие течения. От него явно отказывались те, кто тайно были его безусловными сторонниками. Даже молодые народовольцы, приезжавшие из России, сознательно отказывались от самого названия (123) Народной Воли и выступали, как социалисты-революционеры. Помню приезд заграницу Виктора Чернова. Его товарищи и он уверяли нас, что они только временно выступают, как эсеры, но когда они укрепятся и создадут организацию, то они снова вернутся под знамя Народной Воли. То же говорили позднее М. Гоц и парижские народовольцы, вступавшие в ряды эсеров.

В те годы в литературе вообще избегали даже говорить о террористической борьбе. Террор как будто был осужден. О нем молчали и те, кто скоро стал его самым горячим защитником и в жизни и в литературе.

"Народоволец" с его яркой защитой программы Народной Воли обратил общее внимание на террор. Вслед за ним заграницей появилась брошюра Григоровича (Житловского) в защиту, под флагом социалистов-революционеров, если не народовольчества, то некоторых его принципов, а в России в том же духе появилась брошюра А. Аргунова, изданная тем кружком, который вскоре стал издавать "Революционную Россию".

Набравши несколько страниц 1-го № "Народовольца", я разослал их корректуру лондонским эмигрантам. Они забили тревогу и напомнили мне ту тревогу, какую в свое время забили Дембо и его друзья, когда получили от меня корректуру передовой статьи "Свободной России". Но на этот раз причины тревоги были совершенно иные. Если в то время били тревогу, боясь умеренности моей программы, теперь, наоборот, боялись слишком революционного языка.

В Британский Музей ко мне пришел Чайковский и от имени своих товарищей стал уговаривать меня прекратить издание "Народовольца". Он принес выписки из английских газет об аналогичных делах, и предсказывал, что я неизбежно буду осужден за "Народовольца" в каторжные работы.

За тем же специально приходил поговорить со мной и Волховский. Он тоже уговаривал меня отказаться от издания "Народовольца". Он просил меня и дружески (124) грозил. Мы с ним расстались после довольно тяжелых объяснений. Уходя, он мне сказал, что я совершаю безумие и что-то очень вредное для общего дела. Когда вышел 1-й № "Народовольца", Волховский отступил от своего правила не полемизировать с эмигрантами и в своих "Летучих Листках" задел меня за "Народовольца". Разумеется, в следующем же номере "Народовольца" я ответил ему.

"Народовольца" читали, о нем говорили, он произвел впечатление. Хотелось думать, что теперь революционеры и общественные деятели, наконец, поймут необходимость поддержать нас и откликнутся, или... сами, независимо от меня, продолжат начатое мной дело.

Русское правительство обратило серьезное внимание на "Народовольца" и в Петербурге по его поводу сильно забеспокоились.

От одного лица, близкого к русскому посольству в Лондоне, было мне передано полудружеское предостережение, чтобы я прекратил "Народовольца". Иначе, говорили, мне грозит судебное преследование в Англии.