— В заключение, мои друзья, — продолжал Жак, — все двери закрывались пред нами, как пред прокажёнными, и повсюду мы встречали глухую ненависть, которой нам не победить. Вот как обстоят дела.
Жан взглянул на Мари́. Они друг друга поняли, и на их губах было имя графа Ферриоля. Они видели, что положение критическое: равнодушие чиновников скрывало или подготовляло какие-нибудь хитрые козни, может быть, гибель посольства. Мари́, как решительная женщина и благоразумная советчица, сказала:
— Отправимтесь. Сократим, насколько возможно, наше пребывание в этой вероломной стране: колебаться нечего.
Что же им делать? На чём бы они ни остановились, какой бы маршрут ни выбрали, всё-таки надо проехать через Оттоманскую империю, прежде чем достичь персидской границы. Во время переезда надо всего опасаться со стороны миссионеров и чиновников, подчинённых влиянию константинопольского посланника.
— Я вижу только одно средство выйти из этого положения, — сказал Жан во время совещания, — нам необходимо немедленно отдаться под покровительство Персии для самообеспечения против французов и турок.
Он изложил свой план. Дело состояло в том, что приходилось как можно скорее добраться до ближайшего и доступного им персидского посольства и тотчас же засвидетельствовать своё почтение персидскому шаху, который защитит их своим авторитетом.
Развернули карту — ближайшей резиденцией представителя шаха был Константинополь, город графа Ферриоля.
Мари́ гордо закинула голову, как бы вызывая судьбу на поединок.
— Мы отправимся, — сказала она.
По её мнению, турки остерегутся придираться к французам, друзьям Персии, а французы ничего не могут сделать друзьям персидского посла. Что касается последнего, то он хорошо примет посланника короля Людовика XIV из уважения к обоим монархам.
Немедленно был отдан приказ складывать и нагружать кладь, и караван направился по дороге к Александретте.
Жан уговорился с одним судохозяином, снимавшимся с якоря в Самос. Через несколько недель они приехали туда.
Флориза и Альвейр остались там с большей частью клади и с ящиками подарков для шаха, за которыми они присматривали. Решено было отправиться в Персию сухопутьем, выдавая себя за странствующих купцов. Местом свидания избрали Эчмиадзин, в нескольких верстах от персидской границы; они уговорились встретиться там и вместе добраться до Эривани, где они будут в безопасности. Флориза советовала Мари́ не брать с собою маленького Пьера и оставить мальчика у неё, где он подвергался меньшей опасности.
Жан охотно согласился на её предложение, считая его благоразумным; Мари́ же не хотела слышать об этом и выказывала твёрдую решимость взять мальчика с собою. С ними вместе пустились в путь Жак и доктор, последовавшие за Луизон.
В Самосе они расстались. Там никто их не знал и не стеснял; вечером они ужинали в прибрежной гостинице, в стороне, позади скал Порт-Вати и в некотором расстоянии от главного города Хоры, консул которого мог бы сделать им допрос. Толпившиеся вокруг стола деревенские ребятишки с любопытством рассматривали их, выпрашивая несколько монет взамен засушенных рыб и веточек кораллов или предлагая отыскать, с помощью ныряния, бросаемые в море монеты.
Вечер был тёплый; майское солнце воспламенило хлопья фиолетового тумана, рассекаемого на горизонте вершинами горной цепи Ампелокса. Возле них обрушившиеся громадные камни образовали целую груду, слывшую в местности за развалины маяка эллинской эпохи.
Далеко, в долине, обнаруживая кирпичную трещину, виднелись расшатавшиеся своды водопровода, и длинные развалины античного театра, совершенно заросшего низким кустарником.
— Прекрасная страна и поэтический вечер, — сказала Мари́. — Как забываются все треволнения нашей мелочной жизни среди таких величественных картин багряной природы и далёкого прошлого! Какие уроки для нас в этом угасшем, умершем великолепии исчезнувшей цивилизации! Какое величественное уничижение низких расчётов нашего самолюбия и гордости! Как было бы хорошо здесь под скромной одеждой рыбака, вдали от города и борьбы, среди безмятежного спокойствия простых смертных, ожидающих своего последнего часа, восторгаясь дивными делами их создателя!
Это глубокое молчание, последовавшее за различными ощущениями и треволнениями последних дней, подействовало на её нервы и дало отдых мыслям: она залилась слезами.