Борджиа

Примавера, стоя в стороне, наблюдала за этой тягостной сценой, но о чувствах, волновавших ее сердце, догадаться было невозможно.

– Объяснитесь, – резко бросил князь Манфреди.

Шевалье повернулся к Примавере.

– Синьора, – сказал он, – когда я имел счастье встретить вас, когда я встал между вами и тем монахом, мне неизвестны были ваши друзья и враги. Если я, исполняя долг, посильный каждому мужчине, который оказался бы на моем месте, подверг себя мести герцога Борджиа, то по меньшей мере я не знал об этом. Но если бы я знал, то почел бы за великую честь пострадать ради вас.

– Хорошо, синьор, – быстро прервал его князь Манфреди, – что вы не брали на себя никаких обязательств…

– Но я их взял! – прервал его Рагастен. – Я встретился с герцогом Борджиа. Он меня принял сверх всех моих ожиданий…

– Так, что вы пришли сюда?

– Клянусь, что шел сюда, не предполагая о встрече с врагами Борджиа.

Тут в разговор вмешалась Примавера.

– Синьоры, – сказала она не слишком уверенно, – госоподин шевалье де Рагастен говорит правду. Он оказался здесь вследствие недоразумения, и только я виновна в этом… Синьор, вы можете уйти. Дайте только слово, что никому не расскажете о том, что здесь видели и слышали…

Рагастен побледнел. У него было чувство, что между ним и обожаемой им женщиной ширится пропасть. Он ответил дрогнувшим голосом:

– И я вас извиняю, синьора… Вы просите, чтобы я обещал не раскрывать секреты, которые я здесь случайно услышал… Одно это означает, что вы считаете меня способным на измену, если я не свяжу себя клятвой… Хорошо, я даю слово.

Заговорщики поклонились, пораженные простотой, уверенностью и благородством, которыми отличались слова француза и его манера держаться.

Рагастен принял эту почесть с некоторой долей болезненной меланхолии. Он величественным жестом приветствовал собравшихся и уверенно зашагал по галерее, ведущей к выходу.

Примавера, оцепенев, смотрела, как он медленно уходил. И при этом ей показалось, что боль от кончины матери сильнее давит на сердце.

XIV. Душа в смятении

Поднявшись на поверхность земли, Рагастен был так бледен, что можно было посчитать его мертвецом, восставшим из могилы на Аппиевой дороге. В его жизни произошло какое-то глубокое изменение. Это были жалящее ощущение безнадежности и смутное, едва ощутимое чувство горделивой радости.

Он медленно пошел между двух рядов молчаливых гробниц, спрашивая себя и пытаясь разобраться, что же с ним происходит. И его мысли вылились в отрывистые фразы:

– Порой, когда в присутствии дамы сердце начинало биться сильнее, я признавался себе, что люблю ее… Но потом кабаки, ссоры, дуэли отодвигали от меня образ любимой женщины… И тогда я становился свободным… Я мог с радостью мчаться повсюду, куда захочется!..

Он остановился и вытер лоб тыльной стороной ладони.

– Свободен!.. И один!.. Примавера! – прошептал он.

Его рука в каком-то машинальном движении коснулась лихорадочно горящих глаз, и вдруг он почувствовал влагу на своей руке… Да!.. Рагастен плакал!..

XV. Новые друзья

Рагастен вернулся в Рим.

Он направился к «Доброму Янусу». Продвигаясь по улице, приводившей прямо к гостинице, он наткнулся ногой на что-то лежащее прямо на мостовой.

– Что такое? – пробормотал он, нагибаясь. – Человек!.. Пьяница, что ли? Или раненый?.. Эй, парень, проснись же, черт тебя побери!..

Шевалье наклонился ниже и тряхнул мужчину, но тот не шевельнулся.

«Бедняга в жалком состоянии, – подумал он. – А между тем он не ранен… Крови на моих руках нет…»

При неверном свете дня, уже занимавшегося над крышами, Рагастен заметил, что неизвестный был молодым человеком с волнистыми темно-шатеновыми волосами, широким выпуклым лбом и выразительным лицом; юноша, видимо, просто потерял сознание, потому что шевалье, приложив руку к его груди, отчетливо почувствовал биение сердца.

Шевалье огляделся и заметил, что находится всего в паре десятков шагов от «Доброго Януса». Тогда он поднял неизвестного, взвалил его себе на плечи и понес.

Хозяин гостиницы синьор Бартоломео, разбуженный несколькими отчаянными ударами в дверь, поспешил открыть ее и, щедро расточая бесконечные восклицания «Санта Мария!», помог Рагастену перенести молодого человека в комнату шевалье. Его уложили на кровать. Рагастен с хозяином принялись растирать его, похлопывать его ладонями и смачивать виски холодной водой.

– Может, он умер? – сказал Бартоломео, а потом вдруг добавил: – Да я же знаю его! Он несколько раз приходил сюда с одним из своих друзей выпить бутылку белого вина и поесть мурен. Это художник. Его зовут Рафаэль Санцио…

– Наконец-то, – пробормотал он несколько мгновений спустя.

Молодой человек открыл глаза. Он быстро возвращался к жизни.

– Вам лучше, синьор? – спросил Рагастен.

– Спасибо… Да, лучше… Гораздо лучше… Кто вы?

– Шевалье де Рагастен, человек, породнившийся со шпагой…

– А я Рафаэль Санцио, художник… Благодарю вас за заботу, синьор… Но кто меня принес сюда?

– Я… Я нашел вас на улице. Вы растянулись на мостовой и не подавали признаков жизни… В двадцати шагах отсюда…