Борджиа

— Кто просил?

— Я не могу сказать вам. Еще не сейчас. Может, позже… в самом конце.

От ее последних слов по спине Лукреции пробежал холодок. Но взгляд она не отвела. Ей наконец все стало ясно.

— Значит, фигурки. Все дело в них.

— В них, монна. Вы должны были умереть в детстве, когда съели вместе с вашим братом Хуаном отравленных персиков, и вас спасла ласточка. Чезаре должен был погибнуть от руки Катерины Сфорца, которая захватила бы и запытала его, если бы сработала ее ловушка в замке Форли. А ваш отец, если бы не обладал пауком, давным-давно пал бы от кинжала одного из тех, кто не хотел видеть его при власти. Вы все трое живете в долг. Но долги приходится отдавать.

— А если мы избавимся от фигурок? Если уничтожить их…

— Это невозможно. Но вы можете от них отказаться. Тогда вы измените предопределенный ход событий, и у вас появится шанс.

— Предопределенный ход?

— Цепь обстоятельств, монна Лукреция, связанных с фигурками напрямую. Чезаре чем дальше, тем больше сходит с ума под воздействием быка, и это доведет его в конце концов до самоубийства. Ваш отец, его святейшество, слишком рассчитывает на паука, но порой неудачно сплетенная сеть способна связать самого хозяина. А вы…

— Что — я? — спросила Лукреция, когда Кассандра умолкла.

— Вас не берет никакой яд, — после паузы проговорила та. — Но однажды найдется отрава, с которой не сможет справиться даже ласточка. А вы будете слишком рассчитывать на силу фигурки, и это вас погубит. Это всегда губит всех.

Не размышляя и боясь передумать, Лукреция встала. Просунула руки под свои тяжелые золотистые косы, сняла с шеи цепь, на которой носила фигурку. Протянула Кассандре.

— Возьми.

— Монна Лукреция…

— Возьми! Я могу отдать ее только тому кому доверяю. А я не доверяю никому, кроме отца… и Чезаре… а им нельзя. Бери же!

Женщина раскрыла ладонь, и ласточка, мутно блеснув, скрылась в ней. Кассандра держала фигурку без трепета и благоговения, глядя на нее, как на нечто хорошо знакомое.

— Что она такое? — не выдержав, спросила Лукреция, и Кассандра покачала головой:

— Я сама не очень понимаю, монна. Но расскажу все, что знаю, при нашей последней встрече. В самом конце.

— Через год?

— О нет, — улыбнулась Кассандра. — Теперь уже нет. Если вы поняли меня и все сделаете так, как надо.

В коридоре раздались шаги и возбужденный голос Чезаре, требовавший, чтобы его впустили. Лукреция повернулась к двери — а когда посмотрела туда, где только что стояла Кассандра, то не увидела ее. Дверь распахнулась, Чезаре вбежал, сгреб Лукрецию в медвежьем объятии, без конца повторяя, как это ужасно и как ему бесконечно жаль. Она уткнулась лбом в его плечо, запустила пальцы в его всклокоченные волосы, погладила. Словно это не он примчался утешить ее, словно ей, именно ей нужно было вселить в его душу покой.

Когда он отстранился и, оглядевшись, машинально потянулся к чаше с вином, Лукреция оттолкнула его руку.

— Ты любишь меня? — спросила она.

— Конечно, сестренка…

— Бык сейчас при тебе?

— Что? — его рука метнулась к груди и замерла. — Нет. Ты же просила меня пореже надевать его, вот я и…

«Жаль, — невольно подумала она. — Очень жаль, что ты именно сегодня послушал меня».

— Я хочу, чтобы ты съездил домой, взял его и привез сюда. И отдал мне.

— Лукреция, что ты говоришь? Что на тебя нашло? Твой муж умер, при чем здесь мой бык, я не…

— Он не твой, — повысив голос, сказала она. — Ты разве еще не понял? Эти фигурки не принадлежат нам! Мы принадлежим им!

— Хорошо, хорошо, — он явно был готов сейчас на все, лишь бы ее успокоить. — Как скажешь.

— Привези мне быка. Завтра же, нет, сегодня. Если правда любишь меня. Если не лгал мне всю жизнь.

— Хорошо, я сделаю, все сделаю, все…

Чезаре вдруг замолчал, сгреб ее лицо в ладонях и поцеловал в губы. Быстро, почти пугливо, словно мальчик, укравший свой первый поцелуй. Лукреция не шелохнулась, и Чезаре, выдохнув, отпустил ее. Взгляд у него был мутный.

— Поезжай, Чезаре, — мягко сказала она.

Он ушел от нее, как в тумане, и Лукреция видела, как подрагивают его широкие крепкие плечи. И если бы не Кассандра, если бы не эта женщина, знавшая то, чего не могла знать, Лукреция в этот миг окончательно удостоверилась бы, что Чезаре убил ее мужа и теперь одурманен счастьем, одурманен сознанием того, что его сестра снова принадлежит только ему.

«Но я никому не принадлежу, брат мой. Я — Борджиа», — подумала Лукреция, глядя в окно ему вслед.