Борей

– Единственная стратегия при встрече с крабом – обездвижить его. А это восемь конечностей7. По одной на каждого. Остальные, не занятые ногами, должны постараться отсечь их быстро и любыми способами, – отчеканил Фудзи, вспоминая наставительные речи старшего мичмана.

– Верно! – Воронин на секунду остановился, внимательно осмотрев подопечных, и быстро скомандовал: – Вы знаете, где снаряжение! Вперед, салаги! Считайте, что испытание началось! – и уже вдогонку: – Если сегодня никого не придется хоронить, я замолвлю за вас словечко перед вилючинцами…

По хижине всегда разносился терпкий запах смолы. Данила запомнил его с детства. Как и шершавые стены, состоящие из переплетенных ветвей ольшаника и кедрового стланика, который и выделял смолу. А также скрадывал все остальные запахи: пота, рыбы, даже перегара Нахима. Как и предполагал подросток, он еще не ушел из дома. Мать давно уже была работе и оставила на столе завтрак и немного ягодно-ореховой настойки, чтобы Юрий не мучился похмельем. Сейчас он сидел за столом и задумчиво пялился на мутно-коричневую жидкость, плескавшуюся на дне бутылки.

Данила поприветствовал отчима и сел тихонько на койке, раздумывая, как уговорить его взять с собой. Несколько раз за два года Чеков напрашивался Нахиму в попутчики, но тот был неумолим: никогда не брал мальчишку, как и остальных в поселении. Странность же заключалась вовсе не в этом, а в том, что руководство его не трогало. Все вокруг относились к нему с уважением, и никогда не лезли в дела мужчины. Чем было вызвано такое поведение взрослых, оставалось покрытым тайной. Все попытки выспросить окружающих о странном и нелюдимом отшельнике результата не приносили. Взрослые всегда отмалчивались или переводили тему. Так же и мать. Все вопросы о Юрии она пропускала мимо ушей.

Еще одна странность состояла в том, что ту часть острова, которую посещал Нахим, заселяли лисы. И только Нахим постоянно ошивался именно в этой части Шишки. Дело в том, что в многочисленных речушках южной оконечности острова водилась форель. Один Юрий занимался ее промыслом, так как остальным не хотелось связываться со стаей лисиц. Кроме того, рыбацкий промысел был широко налажен и у берега. Что ни говори, а Тихий океан был гораздо богаче в этом смысле всех рек острова, вместе взятых. Чего стоила только ловля камбалы или охота на крабов, которые частенько выбирались на берег погреться на солнце. Охота и рыбная ловля были отлажены и таили в себе меньший риск, чем путешествие в южную часть Шиашкотана. Что же, кроме рыбы, там забыл Нахим – оставалось загадкой для всего молодого населения Шишки. Только все, кроме Даньки, воспринимали это как чудачество; называли за глаза стариком, бомжом или чудиком. Все, кроме взрослых и Чекова, который чувствовал некую тайну, связанную с этим человеком. Он просто хотел понять его ради матери, не осознавая, что никому, кроме него, это не нужно.

Мужчина, казалось, задумался о чем-то далеком и давно прошедшем. Серые глаза, не мигая, смотрели на бутылку. Борода уже расчесана. Видимо, встал Нахим давно. Лицо собралось в мелкие морщинки, и сложно было сказать, что мужчине всего пятьдесят лет. Возможно, поэтому его и считали стариком. Руки еле заметно дрожали, но, как вспоминали взрослые, это было с ним всегда, сколько они себя помнили.

– Юр, – наконец тихонько заговорил Данила. Как и любой другой пасынок, отчима он привык называть без отчества, да его никто, собственно, никогда не произносил,– можно сегодня мне пойти с тобой?

– У вас уроки…

– Нет. Сегодня – нет, – соврал Чеков.

Нахим оторвался от созерцания ягодно-ореховой настойки и долго и пристально посмотрел на Данилу. После этого бросил всего одно слово.

– Нет.

– Но у нас правда нет уроков, – затараторил подросток.

– Нет. Не возьму, – это было сказано твердо, что ясно дало понять Даньке, что Нахим так и остался неумолим.

– Почему, Юр? Может… – предпринял Чеков последнюю попытку, но мужчина вновь прервал его.

– Без всяких «может». Не пойдешь! – дальше спорить было бессмысленно: Нахим сказал – Нахим сделал. Всегда так. Даже многие взрослые ломали об эту скалу лучшие доводы, которые быстро и вдребезги разбивались на множество осколков сожаления. И тут действительно ничего нельзя было поделать.