Борель. Золото [сборник]

Орловец будто нечаянно наступил на ногу Хлопушину, лукаво подмигнул:

— Строим, а ночевать в хатах будет кто-нибудь другой.

Хлопушин подкатился к директору, жуя чубук.

— Без табачку ребята, товарищ директор… У конишек овса маловато. Опять же получки не дождемся.

Гурьян взял лопату и, разгребая снег, ответил:

— Плохо план выполняем. Надо потерпеть. Наряды нам даны. Вот давайте скорее освобождать коней, тогда все пойдет без задержки.

— Нечем терпеть-то.

Вандаловская пробралась к скале и выкопала в снегу две ямки.

— Вот здесь должны быть первые столбы, — объяснила она Клыкову. — Они пойдут по просеке до самой поляны… Видите, какой уклон получается. И вот по этой подвесной дороге без всяких двигателей полетят бревна. А позднее приспособим подъемные корзины.

— Трудно здесь укреплять столбы.

— Почему?

— Вероятно, камень внизу.

— Посмотрим, — она передала лопату Косте, — Ну-ка, замените слабую женщину, молодой человек.

— Грунт крепкий, — сказал Гурьян, выкидывая лопату с землей, — давай, паренек.

К полудню к готовым ямам подкатили толстые лиственничные столбы. По указанию Клыкова, Морозов прорубил проухи для верхних и средних скрепов. Первые столбы внушительно поднялись до уровня скалы, указывая направление на поляну. Орловец по лобастым выступам взобрался на вершину сопки, откуда начиналась площадка, и, прищурив глаза, рассмеялся:

— Ай, и хитры эти вученые люди! Теперь и я понимаю, что к чему!

5

Чопорная, еще не потерявшая осанки, Евфалия Семеновна Клыкова ходила по светлым комнатам уютной квартиры. Она поправила на окнах кисейные шторы и открыла форточки. Кистью из конского хвоста смахнула пыль с рояля, с золоченой рамы портрета и чернильного прибора. Из рамы смотрело давно знакомое, неотъемлемо свое, черноусое лицо военного. Евфалия Семеновна по привычке поднесла к глазам платок. Но слез не было. Слезы высохли, как высохла сама, когда-то крепкая инженерша. На противоположной стене она встряхнула висевшие два ружья, камусные лыжи и расшитые бисером редкостные эвенкийские унты. Затем подошла к зеркальному шифоньеру, открыла его и достала пару батистового белья.

Евфалия Семеновна ждала мужа и гостей. Сегодня был день рождения сына. Не знала, жив он или нет, но именины справляла ежегодно. В памяти Миша остался не таким, как на портрете. Провожала его в армию гимназистом в черной тужурке, а последний раз встретила в рваной шинели, обросшего черным пушком бороды, поникшего и странного. Это было в начале двадцатого года. Пушечные выстрелы потрясали землю и каменные здания города, жутко выстукивали очереди пулеметов. Сын с обмороженными щеками остановился на пороге особняка и простуженной грудью закашлял.

— Прощай, мама.

— Миша… Мишенька…

От шинели, от запушенных инеем усов ощутила ледяное дыхание зимы и смерти. И не могла, не смела удерживать, знала, что ему нужно уходить.

…Иван Михайлович вернулся усталым. В дверях он столкнулся с супругами Перебоевыми и Антроповыми. Маленькая, изящная, похожая на цыганку, Наденька Антропова всплеснула руками.

— Иван Михайлович! Как не стыдно! Гости уже собираются, а вы еще не одеты. — Подкрашенные губки Наденьки изобразили колечко. Инженеру пришлось переодеваться в кабинете.

— Новую-то приглашал? — спросила Евфалия Семеновна, подавая мужу полотенце.

— Да… Но, кажется, она не будет.

— Почему? Это, знаешь, не совсем удобно…

Инженер дернул плечами.

— Ну, все же… Ты понимаешь, что с такими не стоит портить отношений, особенно тебе.

Инженер вышел к гостям посвежевшим, нарочито бодрым, — это было культом, это издавна поддерживалось в семье. На самом же деле, после прогулки верхом и проведенного дня на воздухе, он чувствовал себя разбитым и голодным (теперь бы напиться горячего чаю и — в постель).

— Ну-с, каковы успехи?

Химик Перебоев блеснул очками и потянул красным носом вкусный запах консервов и рыжиков.

— Пока никакие… Впрочем, вкопали четыре столба под руководством самого директора.

— Значит, заложили основание Улентуйстроя. — Химик пустил мелкий смешок.

Прислуга, по всем видам сверстница хозяйки, торжественно расставляла посуду и взбалтывала в бутылках настойки. Гостей это приводило в хорошее настроение.

— Наденька, сыграйте что-нибудь, — попросила полная важная Перебоева. Она сидела против зеркала и беспрестанно поправляла белесые, засушенные сединой волосы.

— Что-то нет настроения, — заломалась молодая инженерша.

Шурша черным шелком, она подошла к химику и закурила. Наденька изящно положила ногу на ногу, сверкнув на Перебоева золотыми зубами. Что-то диковатое, оставшееся от роскоши и вкусов былых сибирских золотопромышленников, было в смуглой красоте и буйно вьющихся темных волосах, в длинных ресницах, в блестевших серьгах и браслетах. Впрочем, она не так уж была молода, как моложава.

— Сергей Павлович, как вам нравится Вандаловская? — спросила она.

Химик одернул жилет и двинул густыми бровями.

— Женщина интересная… К тому же современная.

— Вот именно, — усмехнулась Перебоева…

— А мне кажется совсем не интересная, — возразила Наденька. — Правда, она крупная и… следит за собой… Но какая-то сельская красота у ней.