Борель. Золото [сборник]

Лямка, придерживая трубку, сердито и презрительно выругался.

— Да не ломайся ты, попугай!.. Трепло! Без тебя знают дело, гумажная ты моль!

— Верно, Лямка! Не падай духом, — гремели голоса.

— Ты же трудовой элемент, а это что? Чернильная душа, язви его!

— Полное право имеешь бахнуть трубкой по черепку, и суда не будет. Ведь ты же вечный дилехтурский кучер. Окунь ты красноглазый.

Лямка плюнул себе на грудь и, переваливаясь, прошел к конюшням.

…Около конторы Василий хотел взять Валентину под руку, но она, смеясь, посторонилась и пошла рядом с Яхонтовым.

Они жили и столовались теперь вместе, но, несмотря на это, Валентина редко разговаривала с Василием и даже с Яхонтовым. И оба они удивлялись тому, что она так скоро привязалась к Насте.

— Вы дичать начинаете, товарищ Сунцова, — шутил дорогой Василий. — Приедете в город — от людей бегать начнете… В наше время — монашкам не год, товарищ Сунцова, это запомните.

Говорил и сам чувствовал, что слова эти звучат не шуткой, а досадой, и все оттого, что Валентина была далекой и замкнутой.

«Да, Настя правду говорила, что эту штурмом не возьмешь…»

И где-то далеко внутри зашевелилась незнакомая до сих пор ревность к Яхонтову…

Оба они интеллигенты и, наверное, в душе смеются над ним… Что он? Немного обтесавшийся рабочий. Ну, красный боец, ну, заслуженный партизан! Разве гимназистка Валентина Сунцова — дочь тунгусника и сестра хищника — поймет это? Может быть, она даже презирает его за это?.. Но почему же тогда она не уехала со своими?

«Потому что любит Яхонтова!» — подсказывало ревнивое чувство.

За обедом Василий мало разговаривал с окружающими и, не окончив его, начал собираться в контору.

— Ты чего это, парень? Иголку, что ли, проглотил? — удивлялась Настя.

Валентина строго взглядывала слегка прищуренными глазами на всех, и в этих глазах чувствовался вопрос…

— Ты мотри, парень, видно, накололся рябчик на боярку.

— Ой, эти мужчины, они хуже баб другой раз вздыхают! — шептала Настя.

Василий вышел, хлопнув дверью.

Валентина, краснея, спрятав глаза, убежала в свою комнату, а Яхонтов снова почувствовал глухой толчок в сердце. В отношения строителей непрошенно вторгались вечные человеческие чувства — зависти, подозрения и тревоги. Это лишало покоя, мешало работе.

А вечером, когда Настя накрывала на стол, Василий вошел с сияющим лицом.

— Завтра едем на Баяхту, — сказал он, сбрасывая шинель, — а вам, Настя, с товарищем Сунцовой задача — привести в православную веру наш рабочий клуб: скоро соберется съезд рабочих всех приисков. Надо смастерить постановку… Третий фронт — просвещение масс!

И оттого ли, что он пришел с улицы, или потому, что внутри у всех троих перегорели налетевшие волнения, в комнатах сразу же повеяло свежестью.

Не было на лице Валентины прежней деловой строгости, которой боялись все и перед которой утром отступил Василий.

— Вот же таежная туча — то хмурится, то гремит…

Настя женским чутьем понимала происходящее и, казалось, вперед знала исход его.

Яхонтов вышел к столу всклокоченным. К потному лбу его прилипли пряди спустившихся волос, а брови плотно сжимались.

Он подошел к умывальнику и долго полоскался над тазом.

«Сегодня же надо решить, — думал он, — так дальше продолжать нельзя».

Две подводы остановились около самых ворот. Лошади устало фыркали попеременно и встряхивались, гремя сбруей.

— Это Рувимович со своим штатом, — сказал Василий, выскакивая из-за стола.

Яхонтов и Валентина тоже поднялись с мест и подошли к окнам.

— Вы тоже едете на Баяхту, Борис Николаевич? — спросила Валентина, не глядя на него.

— Думаю, — ответил он, слегка повертывая свое лицо.

— А надолго?

— Пока дорога держится, вероятно.

— И товарищ Медведев едет на такое же время?

— Не знаю… По-моему, ему нечего там делать долго.

Валентина отвернулась от него и с сожалением в голоса сказала:

— Опять здесь скучища будет!

— Ну, без меня-то скучать не станете, — усмехнулся Яхонтов.

Валентина повернулась к нему и строго спросила:

— Что это значит, Борис Николаевич? Что это значит — «без меня?»

В комнату вошли приезжие. Это был действительно Рувимович, а с ним два техника и женщина.

— Познакомьтесь, товарищи, — сказал Василий. — Это член губкома, наш недолгий гость, это товарищ фельдшерица, помощница смерти, а это техники.

Фельдшерица, низкая и полная женщина средних лет, улыбалась, как давнишняя знакомая, показывая два золотых зуба.

— Ну и провалище у вас тут, господа! — заговорила она низким, почти мужским голосом. — Тоска зеленая!

Голос ее немного хрипел, а круглые глаза беспокойно бегали по сторонам.

— А вы машинистка, если не ошибаюсь? — обратилась она к Валентине и, не дожидаясь ответа, подошла к ней. — Ну вот и хорошо… Будем подвизаться вместе… Меня зовут Зоей, а фамилия моя Лоскутова…

Валентина почувствовала в этой женщине принужденную, нарочитую развязность, но подала ей руку и, улыбнувшись, ответила:

— Меня зовут Валентина Ивановна Сунцова, но я не машинистка пока…