Борель. Золото [сборник]

Старик отряхнул широченные, похожие на юбку, шаровары и вытянул из-за опояски топор. Удар под корень кряжистого кедра глухо улетел в трущобники. С вершины дерева посыпался снег. Парень отскочил в сторону. Ноги у него длинны и легко пружинили тело. Белка прыгнула в гнездо, оказавшееся поблизости. Она увидала в руках пришедших орудие, издающее незнакомые страшные звуки.

Старик натесал белосахарной щепы и достал из кармана огниво. Его пальцы, привыкшие к тяжеловесным вещам, плохо чувствовали кремень. Но трут был сухой, серенка исправна. Высеченная искра быстро прилипла, и по ложечке серенки пополз зеленоватый огонь.

— Таскай сучья, Гурьян.

Голос у старшего сиплый, басистый. Он разгреб сапогом рыхлый снег и на перепутанной с мхом траве разжег щепу. Под пихтой запылал рыжегривый костер.

— Чай или хлебницу заварим? — спросил Гурьян, обтесывая черен для тагана.

— Закручивай, што погуще.

Гурьян пытливо взглянул на свящика и развязал домотканый мешок. В руках парня сухими сотами захрустели крутые ржаные сухари.

— Ты пошто худо говоришь? — обратился он к старику. Тот кашлянул в костер, не повертываясь, бросил:

— Не хуже твоей бабушки… Ты нагребай-ка снегу и поменьше разговаривай.

От костра становилось жарко. Оттаявшие пихтовые ветви зашевелились, пустили капель и терпкий пьянящий запах смолы. Митрофан стянул сапоги, очистил их от снега и лег на постеленные Гурьяном ветки.

На тагане запыхтел котел. Парень добавил еще снегу и в деревянной чашке начал толочь сухари. Каша получилась густая, поверхность пленки отпыхивалась. Старик сдобрил хлебницу постным маслом и потянулся рукой к деревянной баклаге. Самогонный дух сразу перешиб запах смолы. Старик налил в чашку спирта и поднес Гурьяну.

— Скопытишься с такой-то, — усмехнулся парень.

— Ну, девка красная.

Парень задорно опрокинул посуду и забил рот кашей. В его синих глазах росинками блеснули слезы.

Старик выпил свою порцию не торопясь, будто боялся уронить хоть одну каплю драгоценной влаги. Белка дремала, но одним глазом сторожко наблюдала за людьми. В сладком полузабытьи зверьку снились желтые кедровые орехи.

Еда быстро исчезла. Гурьян заскреб ложкой со дна и аппетитно облизал губы.

— Чай будем ставить? — спросил он.

— Успеешь… Ночь-то слава тебе господи!..

Узкий лоб старика покрылся крапинками мутного пота. Он заметно повеселел и, пренебрегая издавна усвоенной привычкой молчать, решил сообщить парню, случайно подвернувшемуся на его суровом пути, нечто важное.

— Ты даве спрашивал мое фамилие и куда я тебя затянул, — начал он, перехватывая между словами толстыми посиневшими губами чубук, — вот и послушай. Шихарь я был из-под Перьми, а родился от двух бродяг с Камы. Но это только присказка. Скоро хлестанет сорок лет, как я убежал из-под красной фуражки, и солдатские канты променял вот на эти паруса, — старик дернул за штанину, от которой отлетел пар. — Три раза судили в острог, а на четвертый обтяпали полголовы и шлепнули на спину бубнового туза. На каторгу, значит, послали. А был я телом крепок, да уездила Сибирь, стреляй ее в ребро. Когда брили в солдаты, шея была с хорошее бревешко.

— У тебя и сейчас хоть ободья гни, — хотел угодить Гурьян.

Но рассказчик сердито одернул его:

— Не мешай, когда говорит старый приискатель. Я, может, золота больше переворочал, чем ты назьму у чалдонов. — Он опять потянулся рукой к баклаге. Самогон громко забулькал в горле. — Всю жизнь на эту дуру проработал, — указал он на посудину.

— А теперь думаешь оправиться?

Пожелтевшая цигарка мокла в зубах парня, смуглое лицо наливалось жарким румянцем.

— Сейчас по фарту ударяю, — подтвердил старик. — И верится, что он должен на старости лет подвернуться… Ведь из-за него всю молодость прошлялся по тайге, из-за него и в середке мокровато.

— Как это? — не понял Гурьян.

— Очень просто, — уже тише продолжал старик. — Двух старателей из бунтовки сбил и хозяина на тот свет отправил. Веришь ли, сразу на десять тысяч захватил, да не мог их к уму придать.

— На десять тышщ! — Глаза Гурьяна рвались из орбит. — И куда же дел такую беду?

— В два месяца пропил, — пояснил старик. — Зато погулял по-настоящему, по-приискательски. Чалдонов нанимал поденно водку пить. Онучи из бархата носил и ситцами улицы выстилал. Вот куда денежки скатил.

— Уй-юй! А я бы на такую страсть весь свет околесил, — пугался и восхищался Гурьян. — Дом бы с резным крыльцом поставил и коней самолучших завел.

— Смотри, слюни не растеряй, — усмехнулся старик.

— Почему? — сконфузился парень. — Я в работниках жил и то кое-што скопил… Да еще мать кормлю… А ежели с тобой чего добуду, то нынче же свою хатенку срублю и женюсь.

— Яйца кладешь в чужие гнезда, — издевался старик. — Ты весь чужой, а петушишься.

Гурьян гуще покраснел. Он вспомнил, что еще не оплачен дробовик, и хозяин перед отъездом отказывал матери от квартиры.