Борис Ельцин: от рассвета до заката

«Дурдомом» она весьма метко окрестила предвыборный штаб своего отца. С присущей мне откровенностью я комментировал события в «дурдоме» и давал оценки отдельным его «пациентам». Потом мои наблюдения оказывались в ушах Березовского.

В Службе безопасности госпожу Дьяченко прозвали «членом правительства». Ей выделили помещение в первом корпусе Кремля, те самые апартаменты, которые положены супруге президента России. Но Таня не постеснялась их занять и «работу» в Кремле воспринимала так же буднично и естественно, как трудовую деятельность в научном институте. Как-то она появилась в первом корпусе Кремля в модных брючках. Я не ханжа, но протокол есть протокол, и женщины обязаны ходить по историческим кремлевским коридорам в юбках определенной длины. Тане мое замечание про брюки и протокол не понравилось. Она вспыхнула, надула губки и ушла с обиженным видом. Но потом одевалась так, как подобает.

— Видите, Саша, я учла ваше замечание, — подчеркивала она.

Если бы она учла и другие мои замечания…

Постоянные беседы про «дурдом» в предвыборном штабе меня утомляли. Таня принимала участие во взрослом и ответственном мероприятии государственной важности, но воспринимала все события с подростковой доверчивостью, простотой обывателя и недовольством домработницы. Одни штабисты казались ей мальчишами-плохишами, другие — прекрасными принцами. Как в сказке, которая вдруг стала явью.

Американские консультанты, которых пригласил Чубайс, относились, разумеется, к категории принцев заморских. После очередного совещания в штабе Таня сразу бежала к ним обсудить свежую информацию.

По рекомендации американских специалистов, например, Ельцин выступил перед избирателями в Ростове. Дело, конечно, не в том, что выступил, а в том, как. По сценарию Борис Николаевич должен был продемонстрировать публике молодой дух и сплясать что-нибудь для достоверности. Чувствовал он себя в этот день отвратительно. Уже в аэропорту выглядел смертельно усталым и был бледнее обычного. Но на концерт приехал. Перед выходом на сцену дочка добросовестно припудрила папу-президента:

— Давай, папочка, ты должен…

Папа произнес краткую речь и попросил музыкальный ансамбль Жени Осина:

— Сыграйте что-нибудь.

Заиграла зажигательная мелодия: «…Ялта, где ночами гитары не спят…» Борис Николаевич резво задергался, пытаясь изобразить что-то вроде шейка. Наина Иосифовна тоже начала «топтаться» в такт неподалеку от него. Танцевать шеф не умел никогда, но в этот момент никто из ближайшего окружения президента не мечтал о художественных изысках. Мы молились, чтобы кандидат не упал замертво на этой сцене, на глазах у пораженной ростовской публики.

Народ свистел, орал, некоторые зрители многозначительно крутили пальцем у виска. Но Таня приняла такую реакцию за высшее выражение восторга.

На стадионе собрались в основном подростки. А избиратели постарше смотрели прямую трансляцию концерта по местному телевидению. Ростовская область — сельская, консервативная, и вид дергающегося президента ростовчан обескуражил. Это подтвердили потом опросы общественного мнения.

После танцев Таня бросилась целовать «плясуна»:

— Папочка, какой ты молодец, какой ты замечательный! Что ты сотворил!

Что он сотворил, показал первый тур голосования. В Ростовской области Ельцин набрал в два раза меньше голосов, чем Зюганов — концерт сыграл роковую роль. Российский президент не должен так себя вести, как бы он не хотел повторить свое избрание. После концерта я сказал Татьяне:

— Что ты делаешь с отцом?

Она возмутилась:

— Саша, вы ничего не понимаете!

Вот тогда мне стало окончательно ясно: у власти не президент должен был остаться любой ценой, а его «обновленное» окружение. У Бориса Николаевича появились отнюдь не новые соратники, а поводыри. И именно роль поводырей Березовского и Чубайса устраивала больше всего. Таня же незаметно для себя освоила профессию суфлера. Она безошибочно доносила чужие мысли до президентских ушей. Иногда, проконсультировавшись с американскими спецами, передавала ему записочки с трогательным детским содержанием. К сожалению, я не сохранил ни одного из этих «манускриптов», но суть их всегда была одна: «Ты, папочка, молодец, так держать!»

Пока Таня не решалась сделать окончательный выбор между мной и другой командой, но свою лепту в разрыв наших отношений с Ельциным внесла ощутимую.

До выборов оставалось месяца три. Президент нервничал и чрезмерно «расслаблялся». После очередного «расслабления» Таня пришла ко мне в отчаянии:

— Саша, надо что-то делать. Только вы можете повлиять на папу.

— Почему только я? Собирайте семейный совет и скажите. Ты на него влияешь, как говорят, очень сильно. В конце концов, пусть Чубайс повлияет.

— Саша, это должны сделать вы! Вы же его так любите.

В этот момент я почему-то вспомнил Шеннон, визит в Берлин, порванный из-за фашистов галстук…

— Таня, если я тебе скажу, что не люблю Бориса Николаевича, то это будет слишком мягко сказано.

Ее веки дрогнули, и в сузившихся глазах мелькнул недобрый огонек. Она прошептала: «До свидания» — и, пятясь назад, удалилась.