Борис Ельцин. Послесловие

Но правда и другое: сброшенный Горбачевым с высокой должности, растоптанный и отвергнутый, лишенный многих привилегий, Борис Николаевич действительно посмотрел на жизнь высокого начальства иными глазами. Горе многому учит. Когда идешь на подъем, оглядываться вокруг и относиться к окружающему критически чрезвычайно трудно. Поток увлекает, засасывает, испытываешь удовольствие от этого. А вот когда выпадаешь из потока, оказываешься на берегу или даже на дне, тут многое открывается, личные переживания подталкивают к критическому анализу. И Ельцин произносил слова, которые в тот момент, вероятно, соответствовали настроениям опального политика: «Пока мы живем так бедно и убого, я не могу есть осетрину и заедать ее черной икрой, не могу мчаться на машине, минуя светофоры и шарахающиеся автомобили, не могу глотать импортные суперлекарства, зная, что у соседки нет аспирина для ребенка. Потому что стыдно».

Ни до, ни после Ельцин не отказывался от привилегий, связанных с высоким постом, принимал их как должное и оделял ими своих приближенных. Но ему открылась несправедливость советской системы, когда человеку на высокой должности положено все, а человеку без должности — ничего. И когда судьба зависит не от знаний, умения, опыта и таланта, а единственно — от воли высшего вождя. Два чувства отныне стали руководить Ельциным — желание вернуть утерянные власть и положение, расквитаться с обидчиками и стремление изменить несправедливую систему.

Неудачный полет на «консервной банке»

28 апреля 1990 года Ельцин вылетел в Испанию, где его уже ожидал депутат Виктор Ярошенко. Ельцин должен был выступить на конференции «Европа без границ и новый гуманизм» с докладом «Перестройка и гласность в СССР». В Барселону им пришлось лететь на маленьком шестиместном самолете, зафрахтованном барселонским телевидением. Самолет они презрительно окрестили «консервной банкой».

Лев Суханов впечатляюще описал это путешествие, которое могло закончиться трагически:

«Когда подошли к аэроплану, Борис Николаевич, постучав ладонью по крылу, зловеще пошутил:

— Ну что, ребятки, в последний путь…»

В полете Суханов и Ельцин задремали. Когда проснулись, выяснилось, что «электропитание на борту отключилось, и приборы вышли из строя». Самолет развернулся назад на Кордову. Борис Николаевич, выслушав Суханова, буркнул:

— Что я вам говорил?

Тут выяснилось, что шасси не выпускается.

«Пилот начинает выделывать фигуры «высшего пилотажа»: он резко набирает скорость и так же резко бросает машину вниз. Раскачивает ее с крыла на крыло. Самолетик ревет, как рассерженный бык, проносится над взлетной полосой и снова набирает высоту, чтобы сделать очередной заход. И так круг за кругом. В какой-то момент летчики хотели посадить машину на воду — не получилось. Пытались вручную вытолкнуть злополучное шасси — тоже напрасно».

— Ну вот, теперь никаких привилегий — падаем все разом. Вы чего такие скучные? Может, какую речку найдем, успеем выпрыгнуть, — без малейшего намека на панику произнес Ельцин.

Летчики настойчиво просили пристегнуться.

— Пристегиваться не буду, — категорически отказался Ельцин. — Кому суждено быть повешенным, тот не утонет.

Нашли небольшой горный аэродром, но летчики никак не могли сесть из-за сильного ветра. Шасси все-таки вышло, но сели очень жестко. Ярошенко, обратившись к Ельцину, проговорил:

— Борис Николаевич, а ведь мы с вами чуть было не навернулись к такой-то матери…

Ельцин с трудом, но без посторонней помощи вышел из самолета и пожал руки пилотам… У него начала болеть спина… За ними прислали другой самолет. Через два часа полетели в Барселону. Вторая попытка оказалась еще менее удачной.

Лев Суханов:

«И опять фортуна не с нами: попали в грозовую облачность, хотя шли на приличной высоте. Началась сумасшедшая тряска, будто попали на виброустановку для проверки самолетных узлов. Это было даже пострашнее, чем полет на «консервной банке»…

Но приземлились в общем благополучно, хотя Ельцин почувствовал острую боль в спине. Подумали, что это было результатом тряски в грозовом небе. Ночью боль в спине усилилась.

Верный Суханов не спал, сидел рядом.

«Борис Николаевич рассказал, что пятнадцать лет назад, когда он играл в волейбол, у него произошло смещение позвонков. Основательно лечили, и, к счастью, обошлось без операции. Но, видимо, вибрация в самолете что-то растревожила.

Засыпал он беспокойно, со стоном. Я просидел рядом с ним на диване всю ночь, ибо, когда ему надо было перевернуться на другой бок, он не мог это сделать без посторонней помощи. Когда боль немного затихала, он засыпал, но ненадолго… Утром, превозмогая боль, он кое-как поднялся и, немного подвигавшись, понял, что без укола не обойтись…»

Виктор Ярошенко: