Борис Ельцин. Послесловие

1 июня Ельцин и его помощник Лев Суханов принялись осваивать новые апартаменты и новую работу. Простодушный Суханов не выдержал:

— Смотрите, Борис Николаевич, какой кабинет отхватили!

Ельцин думал о другом: «Ну и что дальше? Ведь мы не просто кабинет, целую Россию отхватили».

— Какой хомут, — сказал Суханов, — вы себе, Борис Николаевич, повесили на шею. Хватит ли сил?

— Должно хватить, — ответил он. — Хотя, чтобы вывести Россию из этого состояния, может и десяти жизней не хватить.

Ельцин даже и не предполагал, что его прогноз окажется таким точным.

12 июня 1990 года утром на Первом съезде народных депутатов поименным голосованием была принята Декларация о государственном суверенитете Российской Федерации. За высказались 907 депутатов, против — всего 13, воздержались — 9.

Принятие декларации воспринималось тогда как такое важное событие, что 12 июня было объявлено праздничным днем. Сегодня мало кто может объяснить, что это за праздник.

В Декларации о государственном суверенитете не было ни слова о выходе из состава СССР. Смысл был в другом. Провозглашалось верховенство российских законов над общесоюзными. И этот принцип все поддержали.

Дело в том, что в борьбе с Ельциным Горбачев решился на очень опасный шаг — поднять статус автономий внутри РСФСР до статуса союзных республик. Верховный Совет СССР 26 апреля 1990 года принял даже соответствующий закон. На территории России — два десятка автономий, если бы они получили равные права с самой Россией, РСФСР оказалась в очень странном положении и лишилась возможности влиять на жизнь автономий. Именно поэтому, стараясь привлечь автономии на свою сторону, Ельцин сказал в Уфе, что Башкирия может взять столько власти, сколько она «проглотит», а в Казани, что Татария получит столько власти, сколько сможет «переварить».

Декларация 12 июня воспринималась как защитная мера, которая должна была спасти Россию от распада. За декларацию голосовали и коммунисты, и демократы, и сторонники Ельцина, и его яростные противники. Все хватались за соломинку — положение в стране становилось все более отчаянным. Казалось, что если нельзя спастись всем вместе, то надо, по крайней мере, спасти себя.

Летом в Москве все продукты и товары стали продавать при предъявлении паспорта со столичной пропиской, чтобы ничего не доставалось приезжим. Москвичи были довольны, хотя еды от этого не прибавилось.

Декларацию о суверенитете поддержал и главный противник Ельцина на выборах Иван Полозков, который вскоре станет первым секретарем ЦК компартии РСФСР. Валентин Купцов, один из будущих руководителей российской компартии и яростный оппонент Ельцина, говорил тогда:

— Моя личная оценка: принятие Декларации о суверенитете — главный итог работы Первого съезда народных депутатов Российской Федерации. Важно, что этот принципиальный документ поддержан практически всем народом России…

2 июля открылся XXVIII съезд КПСС, последний съезд. Атмосфера на съезде была накаленной. Выступил и Ельцин. Он уже не был таким робким, как на XIX партконференции:

— Мы, отдавшие партии десятки лет жизни, сочли своим долгом прийти сюда, чтобы попытаться сказать, что выход для КПСС все же есть. Трудный, тяжелый, но выход: в демократическом государстве переход к многопартийности неизбежен. Необходимо организационно зафиксировать имеющиеся в КПСС платформы и дать каждому коммунисту время для политического самоопределения. Изменить название партии. Это должна быть партия демократического социализма. Партия должна освободить себя от любых государственных функций…

Российские руководители — Ельцин, его первый заместитель Руслан Хасбулатов, новый председатель Совмина РСФСР Иван Силаев — были включены в так называемый «центральный список» кандидатов на избрание в ЦК, что практически гарантировало им членство в партийном ареопаге. Но Ельцину это уже не было нужно.

Он с помощниками обсуждал, выходить ему из партии прямо на съезде или позднее, колебался, волновался. Потом все-таки решился распрощаться с партией. Когда стали зачитывать списки нового ЦК, Ельцин попросил слова, прошел на трибуну и сказал, что выходит из КПСС. Объяснил, что в роли председателя Верховного Совета он не может подчиняться одной партии, а обязан подчиняться воле народа. Чеканя шаг, вышел из зала, провожаемый ненавидящими взглядами. Горбачев был растерян.

Анатолий Черняев вспоминает тот съезд:

«Скопище обезумевших провинциалов и столичных демагогов… На съезде шел разгром горбачевской команды. А она оказалась несостоятельной в защите, не говоря уже о неспособности к нападению (если пользоваться футбольной терминологией). И понятно почему: держалась за партию, не мыслила себя вне партии, тем более в позиции против партии, олицетворяемой съездом.

Только Ельцин звериным своим чутьем ощутил «гул истории». И когда на него после его «бонапартистской» речи (так ее назвал один из делегатов) «покатили бочку», он заявил с трибуны, что уходит из партии. И покинул ошеломленный зал под редкие выкрики «Позор!». Он определенен, и это выгодно отличает его от Горбачева с его «компромиссной» тактикой…»