Борис Ельцин. Воспоминания личных помощников. То было время великой свободы…

Югин звонит, и генерал выводит нас на цель. И тут мы сталкиваемся с другой проблемой – войти в дом так же сложно, как в гостиницу «Интурист» в советские времена. Долго объясняем вылезшему из будки неприветливому охраннику, кто мы такие, к кому и зачем. Но этим сложности проникновения в «прибежище избранных» не исчерпываются – с полчаса ждем, когда неведомый блюститель сановного домовладения соблаговолит по поводу нас дать необходимое указание: впускать или не впускать? После минут пяти стоим в холле у лифта, потому как за нами должен кто-то прийти и сопроводить на нужный этаж, в нужную квартиру. Иначе нельзя, не положено. Тут что ни имя, то должность, а что ни должность, то мурашки по коже.

Мы с Югиным располагаемся на диване, Руцкой – в кресле напротив. Виктор ставит на журнальный столик принесенную нами бутылку. Понимая, что теперь разговор непременно примет свойственную мужскому застолью выразительность, амнистированный хозяин подносит палец к губам: в квартире все прослушивается!

– Ну что, со свиданьицем?

– За встречу!

Руцкой не рассказывает про тюремное житье-бытье, мы о нем не расспрашиваем. Разговор идет о том, что за время его вынужденной отсидки произошло в Кремле и вокруг него, и как сложилась судьба общих знакомых, в прошлом октябре защищавших Белый дом.

– Да-а, Саша, – Югин разливает остатки по рюмкам и ставит пустую бутылку на пол, – отбил Ельцин у людей охоту к политике, напрочь отбил.

Руцкой вдруг забывает про прослушку, а, может, просто надоело остерегаться:

– А ведь ты, Пашка, тогда был прав, – и, заметив мое удивление, поясняет: – Помнишь, сидели у меня в кабинете? Я думал: разнюнился парень! И когда ты от него ушел, тоже так про тебя думал. Только потом понял: а ведь действительно не нужны Борьке никакие соратники! Такие, как он, на войне страшнее врага! Дивизию, армию ради славы своей положат, а после не вспомнят ни лица, ни имени тех, кого в бой послали!

…После возвращения президента из Юрмалы прошло больше недели, а я так ни разу и не побывал у него в кабинете. Не зовет, а все поручения, коих, надо признать, стало совсем немного, передает через Илюшина. Для людей «ближнего круга» такая опала свидетельствует об одном – скоро с вещами на выход! Собрался сегодня поговорить на эту тему с Бурбулисом, который в свое время сосватал меня на эту чертову должность, но вдруг неожиданный звонок из приемной: иди, вызывает! Странно даже. С чего это вдруг?

Все вроде как обычно – ни на лице, ни в голосе никаких признаков недовольства. Разговор идет о предстоящей поездке на северные нефтепромыслы и о том, что важно к ней привлечь внимание российской и зарубежной прессы. О моем заявлении, о его звонке из Юрмалы, о митингах протеста в Алма-Ате и Киеве – про это ни слова.

– Возьмите с собой несколько журналистов. Только согласуйте этот вопрос с Александром Васильевичем.

Ельцин раскрывает лежащую перед ним папку и погружает взгляд в какие-то документы, что означает окончание аудиенции. Беру блокнот, встаю – и вдруг неожиданный вопрос:

– Вы чем-то недовольны?