Читаем Борис Ельцин. Воспоминания личных помощников. То было время великой свободы… полностью

– Пыль им, видите ли, от моих папок мешает! Поди ж ты, какие неженки. Раскомандовались тут, понимаешь. Куда Папа скажет, туда меня и переселят!

Как известно, больших начальников подчиненные меж собой, когда рядом нет посторонних, редко называют сообразно паспортным данным. Чаще пользуются какими-то кличками (не очень удачное слово, но лучше не смог подобрать). Иногда они уважительные, иногда не очень. А у нас, применительно к Борису Николаевичу, только уважительные. Фразы вроде: «Президент распорядился… Меня вызвал президент… Я должен подготовить для президента.» – такое большая редкость. Помощники Ельцина – те, если не по имени-отчеству, то чаще всего меж собой зовут его «шефом». Среди охраны бытуют «Хозяин» или «Дед». Доктор Григорьев и повар Самарин в разговорах используют притяжательное местоимение 1-го лица множественного числа: «Сегодня Наш не в духе… Завтра Нашего не будет…». Но с легкой руки Валеры Семенченко в последнее время в обиход вошло и как-то сразу прижилось довольно забавное – «Папа».

– Так Папа насчет тебя уже что-то решил?

– Мне далеко от Папы нельзя. Я всегда должен быть у него под рукой.

По тону, по выражению лица, по лихорадочному блеску глаз чувствую: кто-то крепко раздосадовал его с этим переездом. И кто знает, может, завтра и меня такая беда коснется? Возьмут да оставят в коморке со скверной аурой. Поэтому на всякий случай проявляю бюрократическую солидарность:

– Кому, как не вам с Илюшиным, быть у шефа под рукой! Это ж понятно, это не обсуждается. А что он все-таки про тебя решил?

– Пока прикидывает.

– Тогда куда ты все это добро тащишь?

– Свалю где-нибудь, а там видно будет.

Новые хозяева Кремля без принуждения и как нечто само собой разумеющееся восприняли его стародавнюю традицию – считать персональный автомобиль и рабочий кабинет мерилом влиятельности. Всем вдруг захотелось, чтобы его обслуживал автомобиль ГОНа, Гаража особого назначения, а кабинет был непременно на том же этаже, что и президентские покои, и желательно как можно ближе к ним. Каждый день узнаю про то, с какой страстью и беспощадностью некоторые из моих коллег борются за эти рудименты кремлевской сановности. А мне отчего-то они безразличны, даже не знаю отчего. Ни к кому не хожу, ни о чем не прошу, ничего не предпринимаю. Сижу у себя в Белом доме и, как советовал Илюшин, терпеливо жду, когда шеф определится насчет моего местожительства.

И вот, наконец, свершилось. Утром звонит дежурный секретарь из приемной Ельцина и велит срочно прибыть в Кремль. Догадываюсь, для чего, но на всякий случай задаю уже ставший для меня привычным вопрос: что случилось-то?

– Тут вас, сударь, ждет новый кабинет, – делает паузу и добавляет с ехидцей: – И даже новая секретарша!

Возле Спасских ворот встречаю сотрудника кремлевской комендатуры. Не сказать, что мы знакомы – знаю в лицо, но не знаю по имени. Не уверен, что прежде мы хотя бы здоровались. А тут вдруг берет меня под руку (кажется, дай ему волю, он бы и портфель мой понес) и сообщает донельзя радостным тоном официанта, сумевшего услужить состоятельному клиенту:

– По кремлевским меркам вы у нас в числе особо приближенных и весьма влиятельных – вас разместили на президентском этаже и совсем рядышком с Борисом Николаевичем!

Помещение, в котором мне предстоит трудиться, язык не поворачивается назвать кабинетом. Подобное видел разве что в фильмах про советских вождей – зал размером чуть меньше волейбольной площадки, апартаменты с комнатой для отдыха и с персональным санузлом, а еще приемная, в которой может ожидать аудиенции десятка два посетителей. И отдельный кабинет для помощника, которого у меня покуда нет, но который вот-вот появится, потому как положен по штатному расписанию.

А вот и мой первый визитер – вступивший в должность коменданта Кремля генерал Барсуков. Зашел поздравить с новосельем. Он, как мне кажется, тайно недолюбливает Коржакова и, видимо, в пику тому относится ко мне с подчеркнутой симпатией. А, может, дело вовсе не в Коржакове, а просто ему нравится «Комсомолка» и заметки, которые я в ней время от времени продолжаю публиковать. Как бы то ни было, плачу коменданту взаимностью – встретив в коридоре или на улице, всегда радостно приветствую и непременно останавливаюсь поболтать.

– Ну как, – генерал окидывает взглядом мои обширные владения, – нравится комнатенка?

– Да уж лучше той, где до меня маршал повесился.

– Это верно. Хотя с этим кабинетом тоже не все чисто.

Генерал слывет большим знатоком кремлевской истории, особенно ее советского периода, и о каждом закутке может рассказать нечто такое, что будоражит воображение и вселяет ужас. Это меня и настораживает: а что с этим кабинетом не так?

– Его первый хозяин тут такое вытворял… Волосы дыбом!

– О господи!

– Его расстреляли. Не здесь, конечно, в другом месте. Но свой последний день на воле он провел здесь, вот в этом кабинете, за этим самым столом.

– Это кто ж такой?

– Лаврентий Павлович Берия.

Перейти на страницу:

Все книги серии Лихолетье: свидетели 1990-х

Борис Ельцин. Воспоминания личных помощников. То было время великой свободы…
Борис Ельцин. Воспоминания личных помощников. То было время великой свободы…

То было время великой свободы, которая зачастую противоречила здравому смыслу. Эту свободу привнес первый президент России Борис Ельцин. Взбалмошный самодур и жесткий политический лидер, сложный и противоречивый человек. О том, каким был Борис Ельцин, как принимались политические решения, повернувшие ход истории страны, вспоминают люди, входившие в круг самых близких, доверенных лиц: его пресс-секретарь (Павел Вощанов), первый помощник (Лев Суханов), министр финансов (Борис Федоров), близкий друг (Михаил Полторанин) и начальник службы безопасности президента (Александр Коржаков) рисуют сложный и многогранный портрет не только «царя Бориса», и но и целой эпохи.

Александр Васильевич Коржаков , Лев Евгеньевич Суханов , Михаил Никифорович Полторанин , Михаил Полторанин , Павел Игоревич Вощанов

Биографии и Мемуары / Документальное

Похожие книги

Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное