Борис Годунов (киносценарий)

– Пей, пей, – поднес ему Шуйский ковш ко рту, приподнимая голову. – Да чтой-то опять с тобой содеялось? Часто ли так? Уж не падучая ли, оборони Боже, как у… того? Ножичком-то, слышь, играючи, младенец в падучей зарезался…

Григорий сидел теперь на полу и, закрыв руками лицо, всхлипывая, повторял: «Ох, не могу… Не мучай меня. Христа ради, отпусти… Лучше в застенок, каленым железом, чем так…»

– Что ты, что ты, сынок… – хлопотал вокруг него Шуйский. – Все ладно, отпущу сейчас. Ну-ка встань, дай помогу, вот так. Отдохни.

Он хотел, было, усадить его, но Григорий, совсем очнувшись, провел рукой по лицу и проговорил твердо:

– Ты прости, боярин. Я, кажись…

– Ништо, ништо, родной. – прервал Шуйский. – Все ладно, отпущу сейчас, только вот допишу…

Быстро дописал письмо, запечатал.

– Грамотку отдай отцу игумену. Небось, никто тебя не тронет. Три денька поживи в обители, а я погадаю, подумаю: может, совсем отпущу, а, может, опять позову…

Вдруг сдвинул брови и другим, изменившимся голосом. строго приказал:

– Только смотри у меня, смирно сиди, ни шагу никуда из кельи, три дня! Слышишь? Понял?

– Понял.

Шуйский подошел к двери и кликнул Ефимьева.

– Инока честного Григория в Чудов отвези и сдай отцу игумену с рук на руки. Инок сей честной неповинен ни в чем, злые люди поклеп на него взвели. Смотри же, чтоб никто ему обиды не чинил. Ты мне за него головой отвечаешь.

– Слушаю. А с другим как же?

Шуйский немного подумал.

– И того отпусти, – решил он. – Ну, ступайте с Богом.

Григорий, поклонившись боярину в землю, собирался выйти, когда тот остановил его.

– Стой, погоди.

Отвел Григория в сторону, обнял, поцеловал в голову, перекрестил: «Храни тебя Господь!» А на ухо, шепотом, прибавил:

– Веришь, что Богу все возможно?

– Верю, – прошептал и Григорий.

– То-то, верь. Как знать, сон-то, может, и в руку. Чем черт не шутит. Ну, с Богом, ступай, Гришенька-Митенька…

IX. Бегство из монастыря

Келья в Чудовом монастыре. Спят: Григорий на подмощенных досках, Мисаил на постелюшке, на полу. Мисаил громко храпит. В окошечке чуть брезжит первый рассвет. Григорий вдруг вскидывается, садится на постели, прислушивается. Тишина, только иногда далекие сторожевые крики. Григорий ложится опять, но тотчас совсем вскакивает, откидывает изголовье. Вся сцена идет громким и чрезвычайно быстрым темпом.

Григорий. Отец Мисаил! Отец Мисаил!

Так как Мисаил не просыпается, он толкает его в бок.

Мисаил. Чего? Чего? Святители, угодники! Ни в чем я неповинен!

Григорий. Да проснись, отец, я это! Кто в келью входил, ты видел?

Мисаил(протирая глаза). Свят, свят, свят! Никого не было. Кому в обители быть?

Григорий. А узел-то у меня под головой откуда взялся? Ты, что ли, положил?

Мисаил. Какой узел? Царица Небесная, и то узел! А в узле-то что?

Григорий. А я почем знаю? Подкинуто что-то.

Мисаил. Ты погляди. Мне чего страшиться, не мне подкинуто.

Григорий(с опаской развязывая узел). Платье мирское… кафтан… Отец Мисаил, мешок. А в мешке-то казна!

Мисаил(машет руками). Зачурай, зачурай! Искушение велие! Нечистая сила это строит под тебя! Да воскреснет Бог и расточатся врази Его. Перекрестил мешок? Ну, что? Что оно? Угольками, небось, скинулось? Али чем похуже?

Григорий. Нет, деньга звенит. Золотые. Да постой, тут еще грамота.

Подходит к окошечку, где уже стало чуть светлее, и читает, наклонясь, про себя, пока Мисаил, торопливо шепча молитвы и крестясь, осматривает и трясет мешок.

Григорий(читает тихо). «Наказ… Царевичу Димитрию… уходить тайно в Литву…» «а там будут ему в помощь верные люди… а с уходом сим чтобы не медлить…» (Останавливается). Вот оно что.