Борис Парамонов на радио "Свобода"- 2006

Вообще Россия всячески на поверхности архаизирована, новые опричники носят одежду Ивановых времен, а новейшие предметы повседневного обихода именуются по старинке: сотовый телефон — мобило, мерседес — мерин, телевизор — новостной пузырь. На опохмелку пьют березовый сок «Есенин». Кокаин называется кокоша. Восстановлена монархия, однако Россия — в нынешних постсоветских границах. Времена Горбачева и Ельцины носят официальное название «гнойных». Древность и новое неразличимы:

На масленицу Государь спортсменов одаривать будет: гиревикам — по «мерину» водородному, городошникам — мотоциклы курдючные, бабам-лучникам — по шубе живородящей.

Что еще интересно у Сорокина — неразличимость старой Руси и новейших времен бандитского засилья. Это дано у него с большим искусством языковыми средствами. Сорокин еще раз показал, что он не только обладает богатейшей фантазией, но и владеет языком во всех его возможностях. Например, имена опричников у него — воровские кликухи на старых русских корнях, не поймешь, где бандиты, где могучий русский язык, который звучит у него блатной феней:

У ворот восемь наших машин. Посо́ха здесь, Хруль, Сиволай, Охлоп, Зя́бель, Нагул и Крепло́.

Главного героя зовут Комяга. Есть еще таможенник Потроха. Есть Вогул, Тягло, Ероха, Самося, Болдохай, Нечай, Мокрый, Потыка, Воск, Охлоп, Комол, Елка, Авила, Абдул, Вареный, Игла. Но главные воротилы носят старинные боярские фамилии: Бутурлин, Урусов.

Еще что бросается в глаза как у Толстой, так и у Сорокина: то ли намеренное, то ли невольное воспроизведение интонаций Солженицына. Говоря однажды о «Кыси», я заметил, что ее герой Бенедикт — это набоковский Цинцинат и Иван Денисович одновременно. А у Сорокина новая книга написана почти полностью языком Солженицына, того же «Ивана Денисовича». Да и название у Сорокина сходное: «День опричника».

Вот, например, сцена на таможне в Оренбурге: таможенники и опричники — давние соперники и друг друга подсиживают:

Мы с Потро́хой в толкови́щную направились. А там уже сидят-ждут-пождут: дьяк из Таможенного Приказа, подьячий оттуда же, нами осаленный, двое из Страховой Палаты, сотник из Подорожного Приказа и двое китайцев-представителей. Садимся с Потро́хой, начинаем толковать. Входит китаянка чайная, заваривает чай белый, бодрость тела повышающий, разливает с улыбкой каждому. Дьяк таможенный упирается слюнярой:

— Поезд чистый, у казахов претензий нет, договор сквозной, правильный <…>.

Теперь — наш черед: последний вопрос к осаленному подьячему:

— Кстати, господин подьячий, а подорожная-то, похоже, задним числом подписана.

— Что вы говорите? Не может быть! Ну-ка, ну-ка… — таращит подьячий бельмы на подорожную, наводит хаврошечку на документ.

— Точно! Синяя метка смазана! Ах, разбойники! Обвели вокруг пальца доверчивого Савелия Тихоновича! Обмишурили! Объегорили! Цзуйсин!

«Просаленный», я понял, — подкупленный взяткой, «синяя метка» — печать. Что такое хаврошечка, не понял. Цзуйсин, делает сноску Сорокин, — по-китайски «преступление». Комяга говорит, что освоил китайский разговорный, без которого нынче никуда, но в иероглифах не разбирается. Опричники в бане пьют сычуанское шампанское.

У Розанова есть статья «Вокруг русской идеи», построенная вокруг мемуаров Бисмарка, бывшего одно время немецким послом в Петербурге, вернее вокруг одного эпизода из пребывания Бисмарка в России. Он однажды заблудился в снежной метели, и ямщик его утешал: Ничего, барин, выберемся. Слово «ничего» Бисмарк знал. Розанов по этому поводу умиляется и к тому приходит выводу, что Россия одолеет всех врагов, даже если они ее завоюют: в России любой завоеватель становится со временем своим и успокаивается в русских пуховиках. Он в России снимает немецкий походный сапог и переобувается в обломовскую туфлю. Этой статьей, кажется, навеяна такая сцена из «Дня опричника»: