Борис Слуцкий

Меня, как видно, Бог не звал
И вкусом не снабдил утончённым.
Я с детства полюбил овал,
За то, что он такой законченный.

1944

Николай Старшинов:

Обожаю круги и овалы,
Мир от них не уйдёт никуда...
Помню, камушек бросишь, бывало, —
Вся кругами займётся вода.
И конечно, поэту, что с детства
Только угол один рисовал,
Был в его угловатое сердце
Замечательно вписан овал.

1963

Полемика шла прямая — с эпиграфом из Когана. На бескомпромиссность лобастых мальчиков невиданной революции (это был угол) отвечала жажда гармонии, то есть по такой геометрии — овал.

Это происходило внутри поколения, это поэты одного времени, одного набора. С небольшим разбросом возрастов, внутривидовая дискуссия. Так оно произошло с тем явлением, что называлось фронтовое поколение[16].

Москвичи лидировали, но ифлийцы и литинститутовцы отнюдь не исчерпывали ряд поэтов, выросших на войне и составивших её голос и образ. Они были разные.

Уж куда ближе по-человечески друг другу были такие люди, как питерцы Михаил Дудин и Сергей Орлов, они и стихи порой сочиняли на пару. Но вот овал Орлова — танкиста, горевшего в танке:

Его зарыли в шар земной,
А был он лишь солдат,
Всего, друзья, солдат простой,
Без званий и наград.
Ему как мавзолей земля —
На миллион веков,
И Млечные Пути пылят
Вокруг него с боков.

1944

Отзвук Лермонтова, вселенский объём трагедии, происходящей на Земле. Попутно говоря, Сергей Орлов — из обрусевших немцев Поволжья.

А это — гармония по Дудину:

...Ещё рассвет по листьям не дрожал,
И для острастки били пулемёты...
Вот это место. Здесь он умирал —
Товарищ мой из пулемётной роты.
..............................................................
Ну, стой и жди. Застынь. Оцепеней.
Запри все чувства сразу на защёлку.
Вот тут и появился соловей,
Несмело и томительно защёлкал.
Я славлю смерть во имя нашей жизни.
О мёртвых мы поговорим потом.

(«Соловьи»)

Сравним, к примеру, со строкой Слуцкого: «Об этом я вам расскажу потом» («Улучшение анкет»), Слуцкий и сам считал, что «о жестоких вещах можно писать и нежестоким слогом». Более того. Слуцкий и сам коснулся этого пернатого, по-своему, по-слуцки:

Горожане,
только воробьёв
знавшие
из всей орнитологии,
слышали внезапно соловьёв
трели,
то крутые, то отлогие.

Потому — война была.
Дрожанье
песни,
пере-пере-перелив
слышали внезапно горожане,
полземли под щели перерыв.

И военной птицей стал не сокол
и не чёрный ворон,
не орёл —
соловей,
который трели цокал
и колена вёл.
Вёл,
и слушали его живые,
и к погибшим
залетал во сны.
Заглушив оркестры духовые,
стал он
главной музыкой
войны.

(«Самая военная птица»)

Александр Межиров выходит на тему круга — овала — в «Балладе о цирке»:

В огромной бочке, по стене,
На мотоциклах, друг за другом,
Моей напарнице и мне
Вертеться надо круг за кругом.

Он стар, наш номер цирковой.
Его давно придумал кто-то, —
Но это всё-таки работа,
Хотя и книзу головой.

О вертикальная стена,
Круг новый дантовского ада,
Моё спасенье и отрада, —
Ты всё вернула мне сполна.

Пожалуй, ближе всех — по крайней мере многих — Слуцкому был Николай Панченко. Никаких овалов. Сплошной острый угол.