Борис Житков

Заговорив от первого лица, Житков словно вернулся к самому себе снова сделался тем мальчиком, выросшим в гавани, который любил рассказывать товарищам приключившиеся с ним самим или услышанные от других морские истории. Попытка заговорить с читателем «от себя самого» или от лица паренька из гавани, которого он знал, как самого себя, точно раскрепостила, освободила Житкова. В первом его рассказе, «Шквал» («На воде»), была еще некоторая доля ложной литературности: «Как брюхо огромного чудовища, чернело дно опрокинутого корабля», или: «прохрипел старик боцман». Некоторая банальность, некоторая нарочитая детскость, столь не свойственная Житкову впоследствии, чувствовалась в тех эпизодах рассказа, где речь шла о «заиньке». «Ураган» весь был во власти «приключенческой», «авантюрной» традиции. Рассказы «Над водой» и «Под водой», сильные, умелые рассказы, были слишком стремительны, слишком остры, чтобы автор имел возможность глубоко вглядываться в людей или в природу. Надо «двигать сюжет» — тут не до глубин души и не до природы. Обратившись же к «сказу», Житков повел повествование обстоятельно, неторопливо, с аппетитом, со вкусом, и на каких-нибудь шести-семи страничках уместилось все: и новая страна, увиденная рассказчиком, и сам рассказчик.

«Мы подходили на пароходе к Индии, — так начинается рассказ „Про слона“. — Утром должны были прийти. Я сменился с вахты, устал и никак не мог заснуть: все думал, как там будет… Заснуть не мог, прямо ноги от нетерпения чесались. Ведь это, знаете, когда сушей едешь, совсем не то: видишь, как все постепенно меняется. А тут две недели океан — вода и вода, — и сразу новая страна. Как занавес в театре подняли.

Наутро затопали на палубе, загудели. Я бросился к иллюминатору, к окну, — готово: город белый на берегу стоит; порт, суда, около борта шлюпки; в них черные в белых чалмах — зубы блестят, кричат что-то; солнце светит со всей силой, жмет, кажется, светом давит. Тут я как с ума сошел, задохнулся прямо: как будто я — не я и все это сказка. Есть ничего с утра не хотел. Товарищи дорогие, я за вас по две вахты в море стоять буду — на берег отпустите скорей!»

Открыв для себя «сказ», Житков начал видоизменять голос героя-рассказчика: иногда это он сам, моряк, «бывалый человек», а чаще подросток из трудовой семьи дореволюционной поры. Четыре из пяти «Морских историй» написаны от лица подростка. В «Черной махалке» — это голодный сирота-рыбак; в «Джарылгаче» — это мальчишка из гавани; в «Компасе» молодой матрос-революционер, участник стачки моряков. Они сами рассказывают о себе, рассказывают с той подлинностью разговорной интонации, которая найдена была Житковым в рассказе «Про слона» и видоизменялась в рассказах его второго сборника.

«Это хуже всего — новые штаны, — так начинает свое повествование герой рассказа „Джарылгач“. — Не ходишь, а штаны носишь: все время смотри, чтоб не капнуло или еще там что-нибудь. Из дому выходишь — мать выбежит и кричит вслед на всю лестницу: „Порвешь — лучше домой не возвращайся!“ Стыдно прямо. Да не надо мне этих штанов ваших. Из-за них вот все и вышло».

Здесь, в этих немногих строках, он весь как на ладони — парнишка из бедной семьи, которому в кои-то веки сшили обнову.

В рассказе «Компас» это уже не паренек из гавани, боящийся вернуться домой из-за того, что заляпал краской новые штаны, а юноша, молодой матрос, участник стачки моряков накануне 1905 года. Содержание рассказа такое. Владелец «Юпитера», самого большого корабля, набрал штрейкбрехеров из «Союза русского народа», чтобы, вопреки забастовке, отправиться в рейс. Поставил «союзников» и в машинное и на вахту. Тогда двое матросов решились на дерзкое дело: ночью подойти к кораблю и снять с него путевой компас. Далеко ли уйдет корабль без компаса? Развел пары, снялся с якоря — вышел из порта под ненавидящими взглядами бастующих голодных моряков, — вышел и через три часа вынужден был вернуться.

«Мы были молодые ребята, лет по двадцать каждому, и нам черт был не брат», — так характеризует себя и своих товарищей рассказчик. Он в каждом своем слове — моряк.

Ночью на шлюпке товарищи подошли к пароходу. «Обогнули мол. Вот он, „Юпитер“, вот и баржонка деревянная прикорнула с ним рядом. Угольщица.

Гребу смело к пароходу. Вдруг оттуда голос:

— Кто едет?

Ну, думаю, это береговой — флотский крикнул бы: „Кто гребет?“

„Компас“ из „Морских историй“ не менее остросюжетная новелла, чем „Под водой“ из „Злого моря“. Удастся или не удастся смелым морякам пробраться на пароход, вывинтить компас и уйти незамеченными? Догонят их охранники или не догонят? Вопросы эти создают не меньший драматизм, чем тот вопрос, который занимает читателя новеллы „Над водой“: удастся ли спастись самолету, падающему в море? Но герои „Морских историй“ обрели плоть и кровь, обрели характеры, которые были едва намечены у героев „Над водой“ и „Под водой“. Абстрактный конфликт между мужеством и трусостью постепенно наполнился конкретным содержанием социальной борьбы.