Борисов-Мусатов

Дочь Марианна — «Мариака», росшая сорванцом, в пятнадцать лет зароет мать без гроба в землю где-то в тех местах, где позже зазвенит образцовый пионерлагерь «Артек». Босая, голодная, пойдет из Крыма, занятого белой армией, в Петроград. Ее обогреет Станюкович. Но роман с С. Н. Тройницким, бывшим директором Эрмитажа, другом А. Н. Бенуа, кажется, омрачит их отношения. После убийства Кирова в 1934-м поедет за высланным старинным дворянином Тройницким (даром что прямым потомком декабриста Ивана Якушкина) в Башкирию. Там и спасутся. Вернется в Москву. Станет навещать Тарусу. О ней напишет Валерия Ивановна Цветаева, единокровная сестра Марины Цветаевой: «Была у Борисова-Мусатова дочка маленькая. Слышно, стала она художницей и цветы, прелестно ею написанные, были на выставке…». Станет книжным графиком. Среди оформленных ею книг — знаменитые «Тарусские страницы». Доживет до 1991 года.

Елена Эльпидифоровна, любимая младшая сестра, будет гордиться памятью о брате, помогать всем интересующимся его творчеством. Вслед за столетним хмелевским прадедом Борисом — подтвердит версию о мусатовском природном долголетии, прожив 91 год. После кончины в 1974 году воссоединится с братом Витей на его тарусском косогоре.

Агриппина Немирова, вторая сестра, будет бедствовать всю вторую половину жизни, с неимоверным трудом поднимая детей. Умрет в возрасте 84 лет в 1959 году.

Владимир Константинович Станюкович, доживший до 1939 года, исполнит завет покойного друга — станет искусствоведом, будет заведовать Музеем крепостного искусства в питерском особняке Шереметевых — Фонтанном Доме.

Михаил Букиник уедет в Америку, издаст в 1944 году в Нью-Йорке воспоминания о Борисове-Мусатове. В Россию не вернется. Год смерти, место погребения неизвестны.

Александр Лушников, «Алексеич», некогда богач, а теперь — больной и нищий старик, под 80 лет, читая книжечку Станюковича о Мусатове в 1940-е, послевоенные годы, нацарапает карандашом на обороте обложки:

«Витя или, как я его звал, „Муська“ был моим настоящим другом… Когда он в начале 900-х годов обратился ко мне из Саратова за помощью, я дал ему переводом по телеграфу (из Кяхты) 5000 р., благодаря чему ему удалось написать свои лучшие и большие полотна „Гобелен“ и „Водоем“ и, таким образом, твердо стать на ноги. Он прислал тогда же векселя на эту сумму, которые я, конечно, порвал и возвратил ему клочки их, сказав: отдашь, когда сможешь… И вот теперь я не вижу таких отношений между художниками. Я одинок и никому нет никакого дела, что я одинок и нахожусь в ужасных материальных обстоятельствах. Все стали бревнами, а не людьми… Как грустно. Я потерял все — потерял веру в Человека!»

Анна Воротынская, «Анюта», славных «норовских» корней — выйдет замуж за представителя другого славного в русской истории рода — Матвея Поливанова. После былой успешной работы на «ниве народного просвещения» станет «лишенкой», пораженной в правах. Притеснения заставят жить впроголодь, заняться тяжелым крестьянским трудом, переезжать с места на место. Больная, с разрушенным здоровьем, умрет в Великую Отечественную войну в рабочем районе города Горького — Сормове.

Ольга Григорьевна Корнеева, вторая мусатовская «дама сердца», после ареста Федора Максимовича в 20-х годах чекистами по доносу одного из его учеников, после разгрома их дома — во время тюремного заключения мужа умрет от инфаркта.

Варвара Васильевна Добошинская, овдовев, после революции будет изгнана из своей квартиры. Будет голодать. Умрет в 1931 году в каком-то полуподвале.

На месте дорогой Мусатову могилы Надежды Юрьевны Станюкович, где встало мраморное надгробие с ее барельефом, созданное А. Матвеевым одновременно с памятником Мусатову — там, где до 1929 года стоял Скорбященский монастырь, — на московской улице Новослободской устроят вытоптанное гульбище под вывеской «Детский парк».

Могилы почти всех женщин, с которыми была связана судьба Виктора Мусатова, не сохранятся…

Спустившись напрямую к речной пристани, сворачиваешь направо и идешь берегом Оки — светло-зеленым всхолмленным бережком, по которому словно расстелены ровно вьющиеся дорожки.

По крутому склону навстречу тебе идут березы. И если пойдешь сюда в сумерки — они будут казаться тревожно-знакомыми, пока не вспомнишь белые фигуры мусатовских «Призраков». А утренняя дорога весела и беспечальна. И даже если ты здесь впервые, то все в Тарусе для тебя какое-то внезапно родное: яркая зелень косогоров, пасущиеся у берега коровы, далеко слышный стук топора, тянущиеся вперекос из-под облаков голубые лучи над рекой, ленивый и плавный взмах чайки. Можно, преодолев береговую крутизну, поросшую травой в человеческий рост, сразу выйти в поля, обступающие ромашкой и полевой гвоздичкой, клевером, розовой липучкой, донником, цветами иван-да-марьи…