Борькин побег

Натке вчера поздно ночью исполнилось двенадцать. Только почему-то никто не радовался. Когда мне весной исполнилось шесть, и то веселее было. Маме Варе тогда разрешили даже на два часа раньше уйти со смены. И кисель был. Сладкий. Не такой сладкий, как сахар, но все-таки сладкий. А вчера Натке стало двенадцать, но никто не радовался. Все ее жалели.

Натка маленькая. Она как я росточком. Только в два раза старше. А маленькая — потому что у нее спина кривая. Мама часто гладит Натку по горбу и что-то пришептывает, но и сама уже не верит в свои тихие слова. И я в молитвы не верю. Соседский Володька говорил, что молитвы большевики отменили. Теперь молитвы не помогают никому. Однако мама все равно пришептывает, чтоб распрямилась спина у Натки.

Взрослые любят Натку жалеть. И Натка, когда ее жалеют, начинает носом хлюпать и улыбаться. И не кричит совсем на меня за то, что мешаюсь под ногами у нее. А как мне у нее под ногами мешаться, если я уже на полпальца выше сеструхи?

Но Натку нужно уважать и слушаться, потому что Натка, как говорит мама Варя, нас всех — меня, старшую сестру Александру, маму и себя — кормит. Потому что умеет шить на швейной машинке и все люди из коровника, живущие в соседних с нашим стойлах, платят ей за это. Кому-то нужно рубаху там перешить, штаны или юбку какую — Натке несут: «сделайте, Натуся Степановна». Это так ее те называют, у кого вообще ничего нет, чтобы расплатиться. Но таких немного. У нас только в крайнем стойле — Билибины, да в конюшне братья Лерники. Таким Натка долго шьет, потому что сначала — тем, кто заплатить может. Кто сахара, кто крупы, кто масла постного немного.

Мама с Сашкой каждый день ходят ветки с лесин обрубать. Мужики повалят дерево и к следующему идут, потому что у них разнарядка колхозная, а мама с Сашкой и еще другие взрослые тетки ветки обрубают. С ними еще дядька Фрол. Он однорукий, ему деревья валить никак нельзя — несподручно, зашибет, а бабами командовать — самое дело. Я тоже разок ходил туда посмотреть — сначала интересно было, а потом скучища. Да за это почти и не платят вовсе. Еды немножко дают и все. А нас у мамы трое. Поэтому Натке приходится работать.

Даже сегодня и вчера, в свой день рождения. Хотя, если она ночью родилась, то, наверное, правильнее было бы говорить «Ночь рождения»?

Мы в этом коровнике уже два года перезимовали. Сначала лето и осень в том шалаше, что мамка с Сашкой построили, мокро было в нем, и далеко он отсюда, на подводах часа три трястись, а потом нас сюда перевезли и устраиваться велели. Первую зиму холодно было мерзли все и мне кушать все время хотелось. Я тогда маленький был, а маленьким всегда кушать хочется — потому что растут они. Потом, через год, когда я подрос, и молочные зубы у меня вываливаться начали, меня к делу приставили — вместе с соседскими мальчишками мы коровник от волков охраняли. Чтоб они Натку не сожрали, она-то на деляну не ходила, ну и если приболел кто и в коровнике недужить остался — того тоже. Только волков я не видел еще ни разу. Мамка говорит, что они здесь, в Сибири, злющие, тощие и голодные, но я ни одного еще не видел. Наверное, они издалека наши посты унюхивают и уходят по добру по здорову.

Следующим летом мужики крышу подлатали, и зимой снег перестал падать внутрь коровника — стало гораздо теплее.

Здесь наших, пензенских, больше и нет никого. Ростовские есть — Семен и Егорка, орловский Степка, мурманский Мишак и сеструха его Ленка, сопля еще совсем зеленая трехлетняя; еще смоленские Нюрка и Райка — вот и вся наша охранная команда. А пензенские только мы.

Сегодня мамку и Сашку тоже отпустили пораньше — чтоб они Натку поздравили, но только они все одно не успели. Потому что первым Натку поздравил какой-то взрослый мужик в гимнастерке с командирскими петличками. Длинный, кудрявый, на цыгана немножко похож, только без серьги. Он пришел с большим фанерным чемоданом, поставил его на земляной пол и громко спросил у моих друзей:

— Эй, клопы, где тут Бердины живут?

Егорка и Мишкан, проверявшие в это время на крепость саблюку, вырезанную прошлым вечером дядькой Павлом ножом из ветки, испугались и брызнули по своим загонам.

Мы с Наташкой тоже сначала испугались — она даже шить перестала и хотела посмотреть, кто там орет, а я сделал страшные глаза и закрыл руками рот. Когда в коровнике кого-то называли по фамилиям — дело для них обычно кончалось быстрым переездом на какое-нибудь новое место.

Я спрятался под мамкиным ватником, а любопытная Наташка поперлась глянуть, кто там голосит. Она же в коровнике за старшую оставалась. Ей двенадцать — она почти взрослая. Только маленькая.

Она выглянула в проход, посмотреть на командира, да как завизжала:

— Лешка! Алексей приехал!

И побежала к нему навстречу, юбкой зацепилась за жердь, упала и снова к нему!

И я за ней рванул — чтоб ее этот начальник не обидел.