Бородин

«Близок уж час торжества моего…» Это какого же торжества, простите-извините? Закидают автора мочеными яблоками — вот и все торжество будет. Подлец переписчик, пьян он был, что ли? Так изуродовать партитуру! Вот тут альты должны играть, а он заехал в виолончели. А тут вовсе сплошное вранье. Никогда не думал, чтобы проверка партий была такой адской работой! Вот вам, батюшка, и Новый год! Порядочные люди станут веселиться, плясы устраивать, а ты изволь в собственной симфонии блох ловить. Чуть ли не каждому инструменту в партию ошибок понаписал! И что за рок тяготеет над моей бедной симфонией? Три года жду очереди. А может, оно и к лучшему. Ведь теперь дрожь так и пробирает. Первый раз на публичное торжище пожалуйте, Александр Порфирьич. Публике подавай сладкогласие, а сладкогласия-то у меня и нет…

Ну, с Богом! Афиша выпущена. Балакирев репетирует. Оркестр понемногу проникается симпатией к моей музыке. Однако есть и такие, что поругивают. Катеринка денно и нощно в страшном волнении. А вслух посмеивается: «Не помолиться ли, Сашенька?» И помолился бы, да только кому? То ли богу Аполлону, то ли Орфею, то ли святой Цецилии, то ли Николаю-угоднику. Боязно быть автором. Это вам не доклады читать и не опыты ставить. Тут разом всего себя отдай на съедение публике.

БАЛАКИРЕВ

С тревогой в душе я ожидал субботы. Дирекция упорно считала симфонию Бородина слишком оригинальной. Все эти предварительные разговоры плохо влияют на общее мнение. Но я крепко надеялся на замечательное свойство его музыки. Горячность. Горячность и вдохновение. Понятно, тут не все одинакового достоинства. Зато сухости не найдете никогда. Неужели не проймет публику?

Наконец памятный вечер настал. Я вышел к оркестру. Играем первую часть. Чувствую — в зале холод. Публика вяло похлопала, кое-где даже шикнули, потом умолкли. Не пугаться! Вперед! Скерцо пронеслось как дуновение, и — взрыв рукоплесканий! Хочу играть дальше — не дают, вызывают автора, требуют повторить. Отлично! Финал я уже провел в упоении. Овация. Бородина вызывают несколько раз. Победа!..

Однако радость наша сильно омрачена. Не стало Даргомыжского. Он тяжко болел. А все за нас волновался. Вестей ждал с концерта. Ночью мы его беспокоить не решились. Думали, порадуем утром. А утром-то…

ОТ АВТОРА

Уход Даргомыжского обрывал еще одну из немногих нитей, связующих со временами Пушкина и Глинки. Все «балакиревцы» скорбели о невосполнимой утрате искренне и глубоко. Оттого серьезный публичный дебют Бородина не отозвался в кружке с должной силой. И «присяжный критик» кружка Цезарь Кюи лишь спустя долгое время оценит первое крупное сочинение своего товарища — Первую симфонию.

«Ее общее настроение светлое, безоблачное, яркое. Ее особенность — свежесть идей, полных жизни, стремительности, увлечения; ритмическая затейливость и гармоническая оригинальность. Все эти три качества особенно сказываются в первой части. Она состоит из маленьких, свежих, увлекательных идей; они родятся одна из другой, преследуют друг друга сквозь небывалые ритмические и гармонические, доходящие до курьеза капризы, Местами встречаются выходки, полные юмора, местами — полные неги и певучести. Скерцо еще бойчее, еще живее, третья часть — чарующее, певучее Анданте в восточном роде, полное глубокой страстности, изящества, вкуса, вдохновения и звуковых красот оркестра. По своему мечтательному поэтическому характеру она представляет превосходный контраст с радостным, бойким настроением остальных частей симфонии, которое находим и в финале… В средней части и в конце финала много новых гармонических эффектов…»

ЕКАТЕРИНА СЕРГЕЕВНА

У нас мокропогодие страшное. Александр целые дни в делах, а я теперь дома отсиживаюсь. Маленькая Ли-зутка все со мной, утешительница. Отчего это мы давно не надумали воспитанницу взять? Ведь какая радость для Саши, этот теплый росточек в доме. И спокоен он, что я не одна. Девчушка славная, ласковая. Хоть всего-то ей седьмой годочек, а домовитость как у взрослой. Да и сообразительна — мы с ней помаленьку учимся теперь.