Бородино

Левенштерн странно смотрел на Барклая, и Барклай подумал: «Знает. Все знают». Он отвернулся и посмотрел на чёрную от копоти икону, оставшуюся от хозяев.

«Господи, дай мне сил… – подумал Барклай. – Господи, дай мне сил».

Глава десятая

После того, как русские отступили от Шевардинского редута, вместе с войсками туда приехал Наполеон. Лошади шагом пробирались в темноте между мёртвых и раненых.

– Что вы думаете об этом бое, Ней? – спросил Наполеон.

– Полагаю, что мы атаковали основную позицию русских и завтра они попробуют её вернуть… – отвечал Мишель Ней, высокий, рыжий и кудрявый. Наполеон довольно кивнул.

– Либо уйдут ночью с поля дальше на восток… – вставил маршал Даву, лысый и большеголовый. Наполеон сердито оглянулся на него, но промолчал. Даву был способнейшим из всех: в октябре 1806 года он при Ауэрштедте разгромил всю прусскую армию, втрое превышавшую его корпус числом. Одновременно под Йеной пруссаков атаковал и Наполеон, и только после победы выяснилось, что император разгромил вдвое слабейший корпус принца Гогенлоэ. Тогда, в 1806-м году, Наполеон добродушно отнёсся к отнятым у него лаврам – Даву получил титул герцога Ауэрштедского. Однако с тех пор старался держать маршала в узде. (Привычка эта сыграла с Наполеоном злую шутку – в 1815 году, отправляясь навстречу Блюхеру и Веллингтону, он оставил Даву командовать гарнизоном Парижа, а ведь на поле Ватерлоо он нуждался в талантах Даву сильнее чем когда-либо).

То, что русские и впрямь могут уйти, беспокоило Наполеона больше, чем он хотел показать. Всё было долго, слишком долго. Кампания длилась третий месяц – а Великая Армия не была рассчитана на такой срок. В 1805 году, начав в октябре, он через три недели взял в плен армию Макка в Ульме, 13 ноября вошел в Вену, а 2 декабря разгромил союзников при Аустерлице. В 1806 году от первого боя с пруссаками до вступления в Берлин прошло 17 дней.

Наполеон перебирал эти числа и названия в голове, как другие перебирают драгоценности в своей шкатулке. Были у него и другие драгоценности – 80-граммовый алмаз «Регент», ради которого люди убивали друг друга 300 лет, он приказал впаять в рукоять своей шпаги. Но сам блеском «Регента» не любовался – он был предназначен ослеплять других, без слов объяснять им величие своего обладателя.

Алмазами и брильянтами Наполеона были его бои и походы. (И не только победы – на Святой Елене он диктовал воспоминания, показывавшие, что и неудачный Египетский поход он помнил во всех, даже самых мелких, подробностях). Поход в Россию должен был стать главным украшением. Наполеон перед походом думал – чем же он после будет заниматься? – и решил не добивать Россию до конца, чтобы и на потом был у него противник. Оставалась, правда, ещё Англия, но её можно было просто игнорировать – пусть бесится на своём острове, в своей клетке. Что толку в английском золоте, если в Европе не будет армий, которые Англия могла бы нанять для борьбы с Наполеоном?

К тому же король Джордж Третий то и дело сходил с ума – последний приступ неведомой болезни, при которой король боялся света, а на зубах у него выступала кровь, начался в 1810 году и не кончился до сих пор. Наполеон зябко повёл плечами. На кургане и правда было по-осеннему холодно, но передёрнуло Наполеона не от этого – он просто представил, а ну как и его лишит Господь разума…

Наполеон не знал, верит ли он в Бога. Война, убийство человека человеком, не могли быть угодны Богу – и всё-таки были. Почему не остановит людей Господь? Или Он ждёт, что люди остановятся сами – устрашатся, устыдятся, убоятся того, что творят? Наполеон иногда размышлял, для чего ему дана его, ни с кем не сравнимая, судьба – и не понимал. Вернее, для чего она дана именно ему, понимал: она принесла ему славу и власть. Но для чего он, Наполеон, дан миру? Ну ладно, Ней без него был бы бочаром, как его отец, а Мюрат держал бы трактир: теперь один герцог, а другой король. Но вот Талейран, министр иностранных дел, на заданный в минуту раздражения вопрос императора «Кем бы вы были без меня?!» ядовито ответил: «Сир, я был бы епископом!» Выходило, что не всем, далеко не всем, от него, Наполеона, было счастье.

Наполеон и его свита смотрели с Шевардинского кургана на русские позиции. Наполеон по расположению костров пытался разгадать планы Кутузова. В 1797 году, при Риволи, он по огням австрийского лагеря угадал расположение колонн неприятеля, а из этого – его намерения. Но тут огни не говорили ему ничего.

Из темноты выехал Огюст Коленкур, кавалерийский генерал.

– Коленкур, ты привёл мне пленных? – спросил Наполеон.

– Сир, – отвечал Коленкур с лёгким поклоном, – я не мог их взять: русские не сдаются. Они предпочитают смерть.

Наполеон угрюмо замолчал. Все поняли, что известие об отсутствии пленных раздражило и озаботило его.

– Сир, я слышал, что русские приучены к этому турецкими войнами, где пленного ожидают долгие мучения… – проговорил Бертье, надеявшийся, что такое объяснение хоть как-то устроит императора.