Бородинское поле

- Слушай, Паша, - шепчет Ананьин. - Ты отходи, а я останусь. Понимаешь, танк этот нельзя оставлять. Ты в безопасности на гребне заляжешь и прикроешь меня, когда я обратно побегу. Первым выстрелом снимай часового, иначе он меня прихлопнет. А потом шпарь по двери, не давай им выскочить, пока я буду мимо хаты бежать.

- Только смотри будь осторожен, зря на рожон не лезь, - согласился Голубев. Предложенный Ананьиным вариант его устраивал, и он, пригибаясь к земле, осторожно побрел по оврагу мимо родникового колодца, вделанного в бетонное кольцо, мимо избы, стоящей на косогоре оврага. И только он миновал избу, как к колодцу, гремя ведром, спустился солдат, настороженно посмотрел по сторонам, прислушался, что-то сказал часовому.

Ананьин затаил дыхание: вот бы "языка"! Хотя и понимал, что трудно его было бы взять бесшумно и почти на виду у часового. Он подождал, пока солдат с полным ведром вскарабкался на косогор и скрылся в избе. Повесил на шею автомат, достал из карманов противотанковую гранату и бутылку с горючей смесью. Не спеша вставил запал в гранату. Спешить было некуда - надо дать время Голубеву удобно расположиться. Подумал: "А что, если Пашка не успеет снять часового вовремя и не прикроет мой отход?" Мысль была неприятна, и он тут же прогнал ее: а, будь что будет - двум смертям не бывать, одной не миновать. Ему почему-то казалось, что самой серьезной опасностью для всего батальона и лично для него, Андрея Ананьина, стал именно этот танк, и если его не уничтожить, то погибнет весь батальон. Мысль эта сделалась навязчивой, она заслоняла все другие, мешала здраво подумать о том, что танк этот в Шевардино сейчас не единственный, что есть и другие, которые тоже встретят батальон огнем пушек и пулеметов.

Ананьин был доволен и даже рад, что остался один: так лучше, никто тебе не мешает, не навязывает тебе свою волю. Действуешь как знаешь, как тебе совесть подсказывает и твой воинский опыт. И сам за себя в ответе. Оступился, дал промах - жизнью своей расплачивайся. Он осторожно вышел из-под моста и, держа в правой руке гранату, в левой бутылку, на локтях пополз по неглубокому кювету. Он двигался мягко, расчетливо, прижимаясь к земле белым маскировочным халатом, но снег все-таки шуршал под ним, и он опасался, что его могут услышать и справа - часовой у избы, и слева - экипаж в танке. Полз медленно, мешали халат и автомат, и каждый метр давался с трудом, хотя ползти надо было всего метров десять, чтобы оказаться на одной линии с танком. А когда он был уже у цели и оставалось сделать бросок, услышал недалекие голоса - разговаривали немцы, идущие от костра в сторону танка, - возможно, шли в избу, что над оврагом напротив колодца. Шли к колодцу за водой, гремя ведрами, и Ананьин понял, что встречи с ними никак не избежать, и эта встреча путала все его планы. Почувствовал явственно, как по спине пробежали мурашки. Конечно, он может сразить их очередью из автомата, но тогда едва ли выгорит дело с танком. А солдаты все ближе к дороге. Их темные неуклюжие силуэты четко рисуются на фоне мечущегося пламени костра. Надо бы приготовить автомат, но Ананьин что-то медлит. Солдаты подошли к танку, один грохнул пустым ведром по броне, окликнул:

- Зигфрид!