Бородинское пробуждение

Я сказал это в слабой надежде, что пылкий Ростопчин мог развернуть перед любимцем часть своих планов. Первая линия, «кулаки», ведь это о таких, как Блохин.

Результат оказался неожиданным. Блохин сразу подобрался, даже вытянулся. Он вынул из кармана ключи и сказал:

– Пожалуйте.

Он взял фонарь, и мы пошли по мрачному коридору.

– Семеро здесь у вас?

– Семеро.

– Лекаря остались?

– Нет, лекаря с больными в Нижний отправлены.

– А почему всем занимаются солдаты?

– Приют причислен к военному госпиталю.

– Что вы делаете с этими… – я не мог подобрать слова, – больными, заключенными?

– Купаем в холодной воде.

– Только и всего?

– Вода со льдом из подвалов. Так что ощутительно.

– Граф приказал гнать всех взашей, кроме опасных. Есть здесь опасные?

Блохин пожал плечами.

– Начнем с женщин, – сказал я.

Загремели ключи. Фонарь озарил довольно большую комнату с несколькими топчанами. На одном из них, закутавшись во что-то серое, испуганно привстала худенькая девушка. На другом кто-то лежал, не поднимаясь.

– Здесь кто? – спросил я.

– Настасья Горелова, служанка, доставлена из Воронцова. Разглашает государственную тайну. А та, старуха, даже имени не сказала. Кричала на площади, что Бонапарт сын Екатерины.

Я подошел к девушке:

– Жалобы есть?

Она, не отвечая, смотрела на меня.

– Не будет говорить, – сказал Блохин. – Как привезли, так молчит. Даже купаем, не кричит, как остальные.

Старуха на дальнем топчане не вставала.

– Что с ней? – спросил я.

– Спит, – сказал Блохин. – Она всегда спит.

– Неужели и ее в ледяной воде купаете?

– Иногда, – замявшись, сказал Блохин.

– А остальных?

– В день трижды.

– Отпирайте мужскую камеру, – сказал я. – А я здесь закончу.

– Извольте, – сказал Блохин. – Следующая дверь.

Он вышел.

– Настя, – сказал я. – Слушай внимательно. Сейчас тебя выпустят. У дверей тебя ждет Федор, твой брат.

Она вздрогнула.

– Отъезжайте в конец улицы, там меня ждите. Ты поняла?

Она кивнула головой. Живая слюда ее глаз вспыхнула дрожью. Я вышел.

В мужской камере по углам прятались темные фигуры.

– Жалобы есть? – громко спросил я.

Молчание.

– Два дня не кормят, – сказал кто-то неуверенно.

– Не кормите? – Я обернулся к Блохину.

– Крупа кончилась, да и хлеб плохо подвозят, – ответил тот.

– Еще жалобы есть?

Никто из них и не думал сказать, что вот он здоровый, а посажен в «долгауз». Впрочем, быть может, они говорили. Быть может, сам Ростопчин приезжал сюда и с улыбкой выслушивал жалобы. Глухая стена между правдой и неправдой.

– Христос не жаловался, когда распинали, и нам грех, – сказал голос из самого угла.

– Вот, – оживился Блохин. – Этот, пожалуй, опасный. А остальные так, на кого донос, кто сболтнул чего.

– Тогда гнать всех отсюда, – сказал я. – А с этим поговорю.

– Гулько, Никифоров! – крикнул Блохин. Прибежал фельдфебель.

– Всех гнать взашей.

Камера опустела. Как тени скользнули мимо меня люди с измученными, серыми лицами.

– Прощай, дедушка Архип, – тихо бросил кто-то.

– Свидимся еще, – сказал голос из угла.

Я подошел. Прямо на полу у стены сидел седобородый старик и прямо смотрел на меня.

– Опасные слова говорит, – сказал Блохин. – Будто Москву французы захватят и сгорит она дотла.

Я обратился к старику:

– Говорил?

– Сгорит Москва-матушка, сгорит, – торжественным голосом сказал тот.

– А ты сам-то московский?

– Бородинский я, – ответил старик. – Из сельца Бородина, что господ Давыдовых.

Я присвистнул:

– Из Бородина? А сюда чего пришел?

– Москву-матушку спасать. И семя принес цветка несгораемого. Где семя то посадить, там на версту кругом пожар не коснется. Так нет же, отняли все, душегубы!

Я повернулся к Блохину:

– Что за семена?

Он махнул рукой:

– Сумасшедший.

– Что за цветок такой, дедушка? – спросил я.

– Неопалимый, – ответил тот. – Горит он, да не сгорает. На святой земле бородинской растет.

– Отпустите его, – сказал я Блохину. – Безобидный старик. Сколько их бродит по русской земле.

– Слушаю, – сказал Блохин.

Мы прошли мимо женской камеры. Свет фонаря выхватил все так же лежащую на топчане фигуру. Блохин подошел.

– Бабка, вставай! Воля тебе выходит.

Она не ответила. Блохин толкнул ее, наклонился.

– Мертва. – Он перекрестился.

– Уморили старуху, – сказал я, – молодцы-воины.

Блохин только мрачно посмотрел на меня.

6

На улице я не нашел ни Федора, ни Насти. Уехали. Наверное, не вытерпел Федор, а может, Настя не так сказала. Выскользнул кончик пути к Наташе.

Ну ничего, «даст бог, свидимся», так, кажется, говорил старик. Сейчас я чувствовал в себе силы пойти на Пречистенку, в дом Листова, накричать на «псов цепных» Цыбикова и Шестопятова, разогнать их, узнать о Листове.

Придется пешком идти, извозчика, конечно, не сыщешь. Уже за полночь, двадцать четвертое августа, какой там извозчик. Через день Бородинская битва, Наполеон в ста верстах от столицы. Город пустеет, извозчики давно бросили работу, тем более ночную. Я знал примерное направление. Выйти бы к центру, а там уж найду Пречистенку.