Бородинское пробуждение

Вернулись два эскадрона ахтырцев. Они прикрывали шевардинскую батарею. Пожилой ротмистр с жаром рассказывал о фланговой атаке, во время которой отбросили пехоту генерала Компана. Рассказам и спорам не было конца. Под шум гусарского костра я уснул, завернувшись в чью-то шинель.

Утром Листов поехал рапортовать в штаб, а я долго и с наслаждением умывался в холодном ручье. У длинной коновязи среди других лошадей стояла моя Белка. Одним глазом, не слишком удивляясь, она оглядела мой новый мундир и продолжала жевать сено.

По всей длине ручья с обеих сторон плескались солдаты. Сине-коричневые гусары, драгуны с оранжевыми и голубыми воротниками, уланы с малиновой грудью. Кто брился, кто стирал сорочку, кто набирал воды в котелки. Здесь стоял четвертый кавалерийский корпус, ахтырцы входили в его состав.

Вихляясь, прошли подводы с ранеными во вчерашнем бою.

– Не хмурьтесь, ребята! – крикнул им кто-то. – Не на тот свет поспешаете!

– И то, – ответили с подводы. А на другой застонали.

Вернулся Листов на своем черном мускулистом Арапе. Он получил распоряжение знакомиться с позицией и позвал меня.

Семеновской, по улице которой я скакал еще три дня назад, уже не было, уцелели только два дома. От прочих остались захламленные четырехугольники, да кое-где печи. Даже деревья рубили, чтоб не мешали войскам во время сражения.

Все поле походило на огромную строительную площадку. Тысячи ополченцев в белых рубахах копали землю, таскали бревна, катили тачки. Лопатами, кирками, ломами прокладывали дороги, срезали пласты земли, насыпали брустверы. Стук топоров, жужжание пил, говор, возгласы, песни.

Войска передвигались целыми массами. Иногда они затаптывали начатый профиль дороги или раскачивали неукрепленный мост. Ополченцы ругались и начинали работу снова. Солдаты отшучивались или тоже ругались, но во всей этой перебранке не было злости и суеты, а только напряженное предчувствие огромного события, которое надвигалось на всех.

Мы ехали к мосту через Колочу. Листов собирался подняться на колокольню бородинской церкви и оттуда хорошенько рассмотреть позицию.

У центрального взгорка особенно живо кипела работа. Кто-то окликнул Листова. Улыбчивый офицер в форме поручика инженерных войск оказался знакомым еще по кадетскому корпусу.

– Ну как тебе нравится моя крепость? – спросил он. – Девятнадцать орудиев да еще перекрестный огонь с обоих флангов.

Редут был почти готов. Светлая медь пушек парадно горела в черных земляных проемах, зарядные фуры стояли в ряд, суетились артиллеристы и ополченцы.

– А не слишком у тебя с флангов открыто? – спросил Листов.

– Ты, я смотрю, не забыл фортификацию. Здесь положу бруствер со рвом, а сзади палисады с проездами. Еще волчьи ямы хочу нарыть по склону. Вечером Раевский будет смотреть.

– Пушек не мало? – спросил Листов.

– Больше не уместить. Слева шестьдесят орудиев да справа столько же, а моя батарея венец всей бомбежки. Думаю, всыпят здесь корсиканцу.

– Это бы хорошо, – сказал Листов, а когда отъехали, повторил: – Все-таки мало пушек. Я бы здесь тридцать поставил, хорошая горка.

На этой «хорошей горке» всего несколько дней назад я выкладывал начальные буквы полегших полков. На ней я в последний раз видел Наташу и в память об этом сорвал полевой цветок. На этой «хорошей горке», батарее Раевского, как потом ее назовут, десятки тысяч сложат свои головы, и, по словам очевидца, она будет «вымощена телами наподобие паркета…».

У бородинской церкви я неожиданно увидел Архипа, старика, говорившего о пожаре Москвы. Одет он был ярко. В розовой рубахе и серо-голубых штанах. Седая борода расчесана, взгляд торжественный. Ничуть не удивляясь моему появлению, он степенно наклонил голову. Мы спешились.

– Стало быть, ты и есть караульщик?

– Стало быть, так, – ответил он. – А теперь и звон исполняю, пономарь наш помер.

– Мы к тебе в гости. Не удивился?

– Вся Русь нынче в гости, а многие гостями навек пребудут.

– Думаешь, много погибнет? – спросил Листов.

– Отчего же погибнет, – возразил Архип. – Нету героям погибели.

– Славно говоришь, загадками, – сказал Листов. – Нам бы на колокольню подняться.

– То можно, – сказал Архип. – Я благовестить начну и вы со мной. Одни не взойдете, лестница больно трухлява, каждую ступеню надобно знать.

– А не ты ль говорил, что земля тут необыкновенная? – спросил Листов. – Нам вчера рассказывали.

– Святая земля, – сказал Архип. – Верное дело.

– Чем же святая?

– Россию от погибели бороняет. Уже тыщу лет бороняет.

– Так уж и тыщу, – сказал Листов.

– А ты посмотри, – заговорил Архип. – Вон речка, как называется? В'oйна. А энта вон – К'oлоча, что значит сеча. Вон тот ручеек подале – Огник, значит, огонь. А там за бугорком – Стонец, стало быть, стон. Еще дальше речка Сетунь – то печаль, сетование. Что следовает? Война, битва, огонь, стон да страдания – вон оно издревле как все окрестили! Смекаешь?

– Интересно, – сказал Листов.