Борт 556

— Она поможет! — Джейн говорила быстро, что я еле смог разобрать, вообще что — Это моя трава. Мое лекарство из Панамы. Лекарство моей мамы — пролепетала Джейн быстро — Глотай! Вот так, хорошо!

Она по моемому, вылила весь флакончик мне в рот. И бросила его через меня за постель Дэниела.

Джейн сняла повязку с ноги. Торопясь мазала своими миленькими девичьими черненькими от загара ручками и пальчиками мою рану на ноге. Из какой-то маленькой металлической плоской банки, какой-то мазью.

Скажу сразу, я ничего уже не чувствовал, потому как уже ноги своей не ощущал совершенно.

— Мне бы сейчас вина или водки, любимая моя — я что-то такое, по-моемому, произнес еще ей. Пока она мазала мою рану какой-то, видимо мазью. Это, наверное, та самая ее волшебная мазь, которая ее быстро тот раз на ноги поставила.

Джейн распорола кухонным острым столовским ножом с камбуза нашей яхты на моей ноге на бедре мой черный новый Дэниела гидрокостюм, чтобы открыть место ранения шире. И втирала в порезанную глубокую рану эту странную мазь. Она постоянно оглядывалась и смотрела мне в мои вялые еле ее уже видящие глаза.

— Смотри на меня! — она говорила, опять мне ломано по-русски — Смотри на меня, Володенька! Милый мой!

И бес конца озиралась и оглядывалась, уже быстро бинтуя, трясущимися в ужасе девичьими ручками свежими бинтами мне мою раненую отказавшую слушаться бесчувственную правую ногу.

— Это остановит кровь. И заживит все, любимый мой. Вот увидишь. Только молчи, Володенька. Ни говори, ни слова. Слышишь меня, любимый?

Джейн перевязала, снова мою рану на ноге. И затем, схватив винтовку М-16 в свои девичьи, дрожащие от ужаса руки, Джейн, запрыгнув быстро на постель Дэниела. И на меня. Привалилась женской узкой своей спиной ко мне, закрыв меня собой на Дэниела постели.

Там на верху раздавались громкие быстрые от обутых в тяжелую обувь чьи-то шаги. Прямо по нашей из красного дерева лакированной палубе Арабеллы.

— Они уже тут, милая моя? — произнес, еле открывая рот, я моей Джейн, прямо слева в ее левое ухо.

— Тише, Володенька, тише! — она по-русски, сейчас, почти все говорила.

Джейн со страха произносила одни только русские слова. Она в отличие от покойного, теперь своего родного младшего брата Дэниела умела, теперь говорить по-русски, плохо, но умела. Дэниел так и не заговорил по-нашему, за все время нашего пребывания в Тихом океане. А вот, моя ненаглядная крошка Джейн уже неплохо произносила многие слова, пообщавшись близко со мной с русским моряком. И сейчас, она от дикого ужаса и страха, вся тряслась и говорила практически все по-русски.

— «Миленькая, ты моя девочка!» — думал я, снова отключаясь и скрючиваемый судорогами и дрожью — «Ты, даже готова умереть за любимого!».

Я смотрел на нее тоскливым как собака измученным и ослабленным от потери крови взглядом. Взглядом преданным и влюбленным.

Она защищала себя и меня, выставив ствол М-16 в направление двери каюты. Она старалась, полностью меня закрыть собой.

Какой ужас сейчас был внутри ее! Девичий ужас и страх! Она вся тряслась, лихорадочно закрывая меня собой. И прижималась, снова узкой в своем женском легком гидрокостюме ко мне спиной, и затылком чернявой своей влажной от воды вьющимися змеями волосами головы. Прижимая мою голову к стене каюты и борта яхты. Над подушками подо мной постели. Она буквально, лежала на мне, уперев приклад винтовки в правое свое девичье слабое плечо, знающее, только мои ласкающие его мужски руки и губы. Закрывая целиком собой. И целилась из винтовки в двери, в тот коридор, слушая, как и я наверху, чьи-то громкие и гулкие шаркающие по палубе из красного дерева шаги и разговоры.

Джейн девичьем черноволосым затылком головы, уткнулась мне в лицо. Своими черными как смоль мокрыми длинными и слипшимися от воды вьющимися, как змеи локонами волосами. А я не мог путем, даже пошевелиться. Я так ослаб, что с трудом шевелился вообще. В моей голове стоял гул, и гудело в ушах. Голова кружилась, и все кругом плыло. И качалось.

Я уронил голову на ее женское плечо, плечо моей спасительницы и защитницы Джейн. Уткнувшись в ее оголенное черненькое девичье левой руки плечико. Уткнулся, помню, своими немеющими губами. И, помню, поцеловал его. Уже думая, что целую любимую в последний раз.

И в этот момент наша яхта внезапно остановилась. Послышался бортовой сильный удар о другой борт, по-видимому, пристыковавшегося к Арабелле судна.

Под непрекращающийся громкий топот множества человеческих ног, обутых в тяжелую кованную обувь, заглохли ее моторы. И захлопали опускаемые с мачты паруса. И на палубе начали, раздаваться какие-то четкие команды. Мужскими грубыми, подкрепленными нецензурной речью и ругательствами голосами. И послышался стук открываемой входной в трюм с палубы к каютам двери.