Бортпроводница

— В Германии ты завтракаешь яйцами в горчичном соусе?

— Нет, никогда. И ради всего святого, при чем тут Германия?

— Вчера ты была в Берлине.

— А, точно.

— Похоже, ты не любишь яйца.

— Только не с горчицей.

— Их варят вкрутую, очень вкусно, — убеждал Бакли, а потом заметил: — Классная у тебя квартира.

Как бы ей сейчас хотелось вернуть к жизни ту женщину, которой она была вчера. Женщину, танцевавшую босиком и очаровавшую этого милого актера. Женщину, у которой не вызовет отвращения мысль о еде и намеки на вареные яйца. Но по утрам эта особа исчезала. Как правило, в трезвом состоянии она вообще не появлялась. Поразительно, как быстро растаял ее зарок больше не пить. Словно корочка льда на пруду в Кентукки в конце января — сегодня есть, а завтра нет. И все же в душе она знала, что сегодня пить не будет. На такие дни у нее другие планы. Она избавится от Бакли и пойдет в приют для животных кормить несчастных кошек — новеньких, по той или иной причине брошенных хозяевами, пребывавших в шоке из-за клетки и непривычного шума. А потом — в спортзал. Вечером она спрячется в уютный кокон, давая возможность своим внутренним часам снова приспособиться к североамериканскому восточному времени. Будет читать и смотреть телевизор. Ни с кем не станет встречаться. Приведет себя в порядок. Это надо сделать до вторника. А там с абсолютно незнакомым экипажем — даже без Меган и Шейна — полетит в Италию. В августе у нее запланированы Рим и Стамбул — оба рейса прямые из аэропорта имени Кеннеди. И никакого Дубая.

— Хочу тебе кое-что сказать… — произнесла Кэсси.

Нужно отпугнуть Бакли, чтобы прожить свой день и, что важнее, свою жизнь как обычно.

— Говори. Но звучит как-то зловеще. Это так же грустно, как история с растаявшим мороженым?

— Нет. Может быть. Не знаю. Я еще не решила, что тебе скажу.

— Ничего себе! Ты что-то задумала? Обычно, когда человек начинает со слов «Хочу тебе кое-что сказать», ждешь какого-то откровения или особенных новостей.

Все так же лежа на боку, она подтянула колени к животу и сложила ладони вместе под подушкой, словно в молитве.

— Просто я размышляла, как проведу день и куда сегодня пойду. Первым делом отправлюсь в приют для животных. Мне там нравится. Хожу туда, когда я дома, потому что в детстве мама не разрешала держать питомцев, а теперь с моей работой и постоянными разъездами я не могу их себе позволить, иначе совесть замучает.

Мгновение назад Бакли приподнялся, чтобы проглотить адвил и запить его водой. Если обернуться, окажется ли, что он за ней наблюдает? Наверное, опирается на локоть и смотрит на нее.

— Вообще, у нас был домашний любимец, когда я была маленькой. Очень маленькой. Собака. Родители взяли его до моего рождения. Задолго до моего рождения. Но когда мне было пять лет, отец его задавил. Пес, уже совсем старый, спал в траве рядом с подъездной дорожкой, а отец где-то так надрался, что не вписался в дорожку и в буквальном смысле переехал собаку. Не просто ударил. Раздавил в лепешку. И после этого мы больше не заводили домашних животных. Мама боялась, что с ними что-нибудь случится.

Кэсси вспомнила, как родители ссорились из-за этого — из-за кошек и собак. Они с сестрой плакали, а отец их поддерживал бессвязным потоком слов. И всегда проигрывал. Считал ли он, что это подрывает его авторитет? Что его как бы лишают права голоса? Сейчас Кэсси так и предполагала. Однажды мать сказала, что если отец бросит пить, они подумают о кошке или собаке, но этого так и не случилось. Даже после ареста за вождение в пьяном виде или после увольнения из школы с должности инструктора по вождению. (Ко всеобщему удивлению, его тем не менее оставили учителем физкультуры.) В детстве Кэсси воспринимала мамино решение как несправедливое. Получалось, что их с сестрой наказывают за плохое поведение отца.

— По-моему, очень мило, что ты тратишь выходной на приют, — заметил Бакли.

— Пожалуй, я делаю это для себя.

— И для них тоже.

— Мне надо одеться, — сказала она.

— Это намек?

— Да.

— Понял. Знаешь, если хочешь, чтобы я ушел, можешь просто об этом сказать. А не ворошить жуткие воспоминания о мертвой собаке. Я разумный человек, поверь.

Кэсси не обернулась.

— А я не ищу легких путей.

— Да?

— Да. — И после паузы: — Тебе наверняка тоже куда-нибудь надо идти.

Она догадалась, что Бакли спускает ноги с кровати. Ждала, что он встанет, но он медлил. Посидел так какое-то время, а потом мягко сказал:

— К твоему сведению, обычно я так не поступаю. Не сплю с незнакомками на гастролях или когда работаю в театре другого штата. Дома я тоже так не делаю.

— А я делаю, — вздохнула Кэсси.

— Что ж, из всего, что ты мне рассказала за последние двенадцать часов, это самое печальное.

С этими словами он наконец встал, затем подобрал с пола одежду, двигаясь неловко и напряженно. Она слышала, как он пошел в ванную, чтобы умыться перед уходом, но так и не пошевелилась — ладони под подушкой, колени согнуты, — стараясь лежать тихо и неподвижно, как труп.