Босая для сурового

Сжимаю кулаки от злости на пигалицу, лежащую в палате. Ну кто тебя сбегать просил, кто? Сидела бы уже где-то в Лондоне, гранит науки грызла, так нет же, приспичило снова в жизнь дворовую сигануть, чтоб мне насолить. Да побольше.

– В себя пришла уже?

– Да. Спит сейчас. Еле успокоили ее, пациентка уж больно сильно волновалась, все вставать и нестись куда-то норовилась, даже с ее сотрясением. Можете войти, если хотите. Ненадолго, но пожалуйста, не будите, лишние волнения ей сейчас ни к чему.

Киваю и иду к Маше. Ноги сами несут в ее палату. Кажется, что просто сдохну, если не увижу ее прямо сейчас.

Тихо дверь отворяю, вхожу внутрь бесшумно. Хрупкая фигурка девочки лежит на кровати, белым одеялом укрыта до груди. Глаза закрыты. На пальце указательном датчик стоит. Сердцебиение быстрое считает. В руке тоненькой капельница капает. Синяк этот проклятый на лице какой-то мазью обработан, но выглядит все также хреново.

Подхожу прямо к Маше, не могу сдержаться. Осторожно за руку ее беру. Мне нужно ее почувствовать, убедиться самому, что жива она и все нормально с ней будет.

Ее маленькая ладошка немного согрелась, и уже не кажется такой ледяной как еще час назад, когда в машине ее вез. Она тут же в моей руке утопает, но потом сжимается резко. Маша как-то слишком быстро руку свою убирает, чуть ли капельницу с мясом от этого не вырывая. К себе тянет. Дрожать начинает. Сильно.

Черт. Не думал, что она уже не спит. И как давно мы оба молчим в этой палате?

– Зачем вы забрали меня оттуда?

Голос тихий и хриплый. Простуженный.

– Я не мог оставить тебя там.

Вижу, как из опущенных ресниц девочки слеза прозрачная стекает к виску. А затем еще одна и еще.

Губы поджимаю, когда ее плечи хрупкие начинают дрожать от всхлипов частых и глубоких. Этого еще не хватало. Нельзя ей волноваться, только не сейчас.

– Маш, спокойно. Ты в больнице. В безопасности. Все прошло уже.

– Не прошло. Не прошло…

Похоже, эти слезы были только началом. Малышка начинает как-то тяжело дышать, и я вижу, что она из последних сил сдерживается, чтобы в голос не разрыдаться. Только потому, что я тут. Рядом с ней стою. Она гордая, видите ли. Не станет слабость свою показывать при мне.

Всхлипывает только тихо все чаще, отвернувшись от меня к стене. Все ее тело как-то слишком сильно содрогается, и я понимаю, что тут, мать ее, точно что-то не так.

– Ты дрожишь, болит что-то, врача позвать?

– Нет. Я не от боли. Я просто…

– Что просто?

Замолкает, а я сжимаю зубы. Эта девочка меня скоро с ума сведет. Из нее приходится все буквально по слову клешнями вытаскивать, но я лишь жду терпеливо. У нее шок, она и так едва говорит.

Тихий, едва ли слышный ответ доноситься от Маши спустя мгновение, но блядь, лучше я бы вообще этого не слышал.

– Я боюсь.

– Чего?

– Вас. Вас боюсь.

Это заявление пронизывает меня словно кочергой раскаленной. Насквозь. Под дых прямо бьет. Без подготовки. Дожили, блядь.

Так, нам надо успокоиться, и мне в особенности.

– Чего именно ты боишься, девочка? Маш, повернись, посмотри на меня.

Спустя пару секунд малышка поворачивается, и на меня смотрит. Ресницами своими пушистыми хлопает. Всего лишь на миг, а потом быстро отводит взгляд, но мне этого хватает, чтобы увидеть, что в ее глазах в этот момент такая боль вселенская плескается, от которого у меня, взрослого мужика, по спине муравьи ползти начинают.

Она пальцами своими бледными и дрожащими одеяло это мнет, продолжая всхлипывать, а я хочу под землю провалиться. Не видел я еще Машу такой. Даже тогда, когда обидеть ее посмел, не была она настолько…раздавленной и сломанной. Моими стараниями.

– Ваше тату на шее. Оно пугает меня. И всегда пугало. А еще я боюсь…боюсь, что теперь вы точно продадите меня, потому что я не захотела в пансионат ваш тот ехать. А я и сейчас не хочу. Я не изменюсь. Я такая уже…оборванка, беспризорница ничейная. Вот только я не хочу быть бесправным зверьком для вас больше! Лучше убейте сразу!

Ее голос срывается от рыданий. Девочка руками лицо закрывает, а мне хочется головой биться от заявления этого.

– Ни в какой пансионат ты не поедешь, если уж так сильно этого не хочешь. Ты приняла решение, и посмотри, к чему оно привело тебя.

Девочка лишь сильнее рыдать начинает. Проклятье. Что там говорила докторша, не волновать? Что-то не получается.

– Все будет хорошо с тобой. Верь мне. Тебе нечего бояться.

Хочу снова за руку ее взять, успокоить, но она лишь вырывает ее, задевая тем самым иглу в руке от капельницы. Шипит зверем раненым, слезы глотая. Больно сделал. Снова.

– Нет, пожалуйста! Я не хочу быть вашей должницей больше, вещью не хочу быть бесправной, с которой все что угодно можно сделать. Я лучше сдохну. Я уже и так умерла. Тогда еще. Когда…

Запинается, а я материю себя как только можно. Знаю я, о чем она. Мы оба знаем.

Слезы свои, наконец, вытирает, а потом выдает финальное и тихое, но целит оно мне прямо в голову.

– Всеволод Генрихович, пожалуйста, отвезите меня обратно в тот подвал. Я уже смирилась там. Правда.

Сглатываю, сжимая кулаки до хруста. От ее слов этих тихих и жутких у меня жжёт в груди где-то. До мяса просто сгорает.