Босфор и Дарданеллы. Тайные провокации накануне Первой мировой войны (1907–1914)

Однако в письме от 20 сентября (3 октября) 1906 г. Извольский убеждал начальника Генерального штаба, что Англия ради достижения соглашения была готова на весьма существенные уступки[29]. «Было бы крупной ошибкой не воспользоваться проявленным Англией желанием положить конец вековой англо-русской розни, приковывавшей наши силы к дальне- и средневосточному театрам, что позволит нам, когда наступит время, приложить эти силы к решению тех великих исторических задач, которые мы имеем на Ближнем Востоке и которые не сегодня-завтра могут быть поставлены на очередь ходом событий»[30].

Однако Извольский ни в одном из своих писем военному министру не утверждал, что за уступки в афганском вопросе Грей согласен обсуждать вопрос о Проливах. Благоприятное для России изменение режима Проливов со стороны Англии Извольский завуалированно называл «разрешением дел на Ближнем Востоке».

В это же время возникли серьезные недоразумения между Афганистаном и англо-индийским правительством по поводу признания пограничных линий. В российский Генеральный штаб пришло донесение от русского военного агента в Бухаре о том, что во взглядах правителя Афганистана произошла большая перемена: «По-видимому, он пришел к осознанию неизбежности сближения с Англией ввиду невозможности опереться на Россию»[31].

Сведения о России эмир получал от англо-индийского правительства, которое представляло положение страны в мрачных красках. От разведчиков в Генеральный штаб Афганистана также поступила информация о том, что «англичане хотели раздвинуть свою территорию до Кани и устроить по этому поводу новое разграничение с Афганистаном». Клемм сделал вывод, что «недоразумения эти англичане захотят уладить мирным путем и поэтому для получения спорной территории будут готовы на большие уступки. Усиление афганских гарнизонов как вдоль Белуджистана, так и Сеистана направлено главным образом против англичан»[32].

«Англия в Сеистане всегда чинила препятствия России, — писал в секретной депеше гофмейстер Гартвиг в Главное управление Генерального штаба (ГУГШ), — нет сомнения, что самым тяжелым для престижа России последствием предложенной Англией сделки было бы то впечатление, которое произвел бы на персов наш отказ от наблюдения за Сеистаном; и шах, и его правительство усмотрели бы в этом сознание нашей невозможности, при нынешних политических условиях, защищать неприкосновенность персидской территории и готовность поэтому, на основании состоявшегося соглашения, уступить Англии вышеупомянутую провинцию»[33]. Правительство Британии на протяжении нескольких лет пыталось завладеть Сеистанской телеграфной линией, проведенной Россией, и предлагало взамен свою Мешедо-Тегеранскую телеграфную линию, которая для России была совершенно бесполезной[34]. Подобные столкновения не способствовали сближению двух стран и вызывали негативную реакцию российского Генерального штаба.

В британских дипломатических кругах с самого начала переговоров предполагали, что ближневосточный вопрос неизбежно возникнет.

Англия не только выразила готовность обсудить проблему Черноморских проливов в ходе переговоров по средневосточным вопросам, но и была склонна в обмен на уступки русской стороны на Среднем Востоке пойти навстречу пожеланиям Петербурга при пересмотре режима Проливов[35].

Такое резкое изменение курса внешней политики Британии на Ближнем Востоке было продиктовано активным проникновением Германии в этот регион.

Британские дипломаты всеми силами старались обострить русско-германские противоречия в Турции. Они видели, что царское правительство, ослабленное поражением в Русско-японской войне и революцией, стремится занять позицию нейтралитета в англо-германском единоборстве. В Лондоне знали, что самым уязвимым местом в отношениях России и Германии являются Турция и Балканы. «Мое собственное мнение таково, — писал А. Никольсон в годовом отчете, — что, если бы император и русское правительство были бы свободны от других политических уз (имеется в виду Франция), они были очень довольны заключить тесный союз с Германией, который, по их взглядам, представляет наиболее крепкий оплот монархических принципов вместе с наисильнейшей армией на континенте. Интересы России и Германии нигде прямо не сталкиваются, может быть, за одним исключением, правда, очень большим. Я имею в виду германскую политику по отношению к Османской империи»[36].