— Совсем не изменился. За исключением того, что тут мне восемь, а сейчас тридцать один, — без иронии отвечаю я, положив ладонь на её плечо. Алиса опускает голову, ласково потираясь щекой о мои пальцы, жмется ко мне спиной, давая понять, что не против более крепких объятий. Я обнимаю её за талию, сложив руки в замок на наметившемся животе.
— А это твоя бабушка? — спрашивает с искренним любопытством, потянувшись за следующей фотографией.
Я киваю в её белокурый затылок, вдыхаю фруктовый запах волос, задумчиво, с толикой печали рассматривая неизменную обстановку комнаты. Внутри царапает тягостное и в тоже время приятное чувство. Теплое и горькое. Теплое для сердца, горькое для памяти. Скорбеть здесь можно только о прекрасных моментах, не омраченных дальнейшими событиями, в конечном итоге изменившими каждого из безмятежно улыбающихся со старых снимков.
Я не слукавил, сказав Алисе, что нечасто бывал здесь при жизни мамы. Если быть точным, то всего трижды. И эти поездки произвели неизгладимое впечатление на всех нас.
Мы были по-настоящему счастливы, блуждая по витиеватым горным дорожкам, катаясь на лодке по изумрудному живописному озеру. Так много смеха и свежего воздуха для нас троих, что порой голова шла кругом.
Если бы я мог выбирать… Из всех возможностей, из всех мест, что посетил после…
Оглядываясь на прожитую насыщенную жизнь, я бы выбрал этот тихий уголок. Душой и сердцем, поддавшись слабости, инфантилизму, иллюзии безопасности, ассоциирующейся у многих с безоблачными радужными воспоминаниями родом из детства.
Я мог бы жить этими моментами, ностальгируя о временах, когда совсем еще мальчишкой рыбачил, раздуваясь от собственной значимости и гордости за пойманный улов, а мама с сестрой готовили рыбу на костре, пока бабушка хлопотала в саду и ждала нас.
Вечером мы, уставшие от насыщенного дня, собирались в небольшой гостиной перед дровяным камином. Пахло деревом, свежеиспеченным хлебом, мятным чаем и яблочным сидром, которым нас с Ди не угощали по понятным причинам. Мама играла что-нибудь веселое на фортепьяно, и заливисто хохотала, глядя как мы с Ди кривляемся, дурачась под музыку. Бабушка наблюдала за нами из своего поскрипывающего кресла-качалки с затаенной грустью в глазах, которую я тогда не понимал. А когда пальцы мамы касались клавиш, она украдкой стирала с морщинистых щек молчаливые слезы.
Даже грусть в эти моменты имела сладкий привкус. Ощущение уюта, шум ветра в дымоходе, плеск воды, нежный голос матери, теплые руки бабушки, тихие вечера, наполненные радостью.
Мама купила этот дом для рано овдовевшей бабушки еще на заре своих отношений с Арьяной аль-Мактумом. Тогда мама понятия не имела, что её щедрый молодой возлюбленный — скрывающийся в Штатах — будущий король небольшого арабского королевства на Ближнем Востоке.
Сам Арьян не был здесь ни разу, не запятнал эти стены своими редкими гротескными появлениями, после которых нашу маленькую семью штормило месяцами.
Я возвращаюсь сюда каждый год после смерти матери. Моя личная традиция. Чуть больше десяти лет. Обычно с Дайан. Сегодня с Алисой. Сестра нелегко приняла мое решение оставить её во дворце, но поняла, почему я захотел поехать на памятное для нашей семьи место, вдвоем со своей женой. Теперь она тоже часть семьи.
Несмотря на огромное количество кровных родственников, круг тех, кого я готов назвать
Этот дом со временем придется расширить, чтобы места хватило всем, а сейчас мы с Алисой нуждаемся в передышке, в единении, которого нет и быть не может в Асаде. На данный момент политическая и экономическая ситуация в Анмаре настолько нестабильна, что все внутренние и внешние службы находятся в режиме повышенной готовности. Эта вырванная с боем неделя станет последним оплотом спокойствия на долгие месяцы напряженной работы по урегулированию бесконечного ряда проблем, сыплющихся со всех сторон, как из рога изобилия.
— Она красивая, — шумно вздыхает Алиса, взяв с пыльной полочки рамку с фото, где запечатлена вся наша семья. Мама, Дайан и я. — Как её звали? Твою маму?