Босиком по снегу

— Значит, одобряешь? — ликующе воскликнула экономка. — А я-то все боялась тебе об этом написать. Думала, не поймешь ты моего поступка. Я и сама до сих пор в себя прийти не могу. Уж и не чаяла, что на меня счастье такое на старости лет свалится! Мы на кладбище познакомились. Я за могилкой твоего отца ухаживала, а он жену свою схоронил. Так и прибились друг к другу. Пойдем скорее, я тебя познакомлю с ним. Петро!!! Нина приехала. Радость-то какая! Вот радость-то! Ниночка, устала, наверное, с дороги? А девчушка-то какая худющая! Ничего, откормим. Сейчас вам оладушек напеку. Твоих любимых. Помнишь, как раньше, с медом, со сметаной… На обед гуся запечем с яблоками. На ужин… Юленька, кушать хочешь? А вот и мой Петро!

Избранник Елизаветы Модестовны оказался веселым, упитанным, усатым, лысым и невозможно обаятельным мужчиной в полном расцвете сил. Елизавету Модестовну он обожал и, наблюдая за их нежными теплыми отношениями, Нина от души порадовалась за них и поразилась переменам, которые произошли с вечно недовольной экономкой. От склочного вредного характера Елизаветы Модестовны не осталось и следа — женщина излучала благодушие и порхала по квартире, как бабочка в брачный период. Состояние счастья передалось и Нине. Они провели во Владимире два сытых и безоблачных дня. Посетили могилы отца и мамы, отоспались, наболтались, вспомнили счастливые моменты прошлого, и только перед отъездом, на вокзале, Елизавета Модестовна, сжав Нину в жарких объятьях и обливаясь слезами, вложила ей в руку длинный бархатный футляр.

— Что это? — спросила Нина, с интересом разглядывая коробочку.

— Ян сказал, что когда ты на это посмотришь, то все поймешь. Ну, не поминай лихом и знай, если у тебя в Москве что-то не заладится, ты всегда можешь вернуться домой. Слышишь, Нина? Всегда!

Она открыла футляр только в вагоне электрички, когда город Владимир остался далеко позади. Внутри лежала плоская полукруглая коробочка с монограммой на крышечке в виде замысловато переплетенных латинских букв «NL», украшенных россыпью алмазной крошки. Это был миниатюрный золотой медальон на цепочке, выполненный отцом по ее эскизу. Дрожащей рукой она открыла малюсенький замочек, и на руку ей выпала крошечная золотая бабочка с ажурными крыльями и разноцветными глазками — любимая работа отца, его талисман. Ян Лацис был прав — она поняла все. Перед смертью отец дал ей добро, чтобы она продолжила его дело. Он дал ей понять, что верит в нее!

— Что это, мама? — спросила Юленька.

— Бабочка, — улыбнулась Нина. — Смотри, какая красивая. Ее сделал…

Поезд неожиданно резко затормозил, Нина схватила Юлю, чтобы она не упала с сиденья, а когда опасность миновала — бабочки в ее ладони не было.

— Господи, — испугалась Нина и бросилась искать украшение.

Весь путь до Москвы она пыталась отыскать талисман отца, но тщетно — бабочка исчезла. Обессиленная, сидя на грязном полу вагона, она разрыдалась.

— Не плачь, мама. Бабочка улетела в окно. Я видела, — сообщила Юля.

— Раз так, то все в порядке, — устало сказала Нина, грустно улыбнулась, поднялась, расстегнула пуговички шерстяной кофты девочки, повесила ей на шейку медальон и крепко прижала малышку к груди.

ГЛАВА 9 НЕОЖИДАННАЯ ЗАБОТА

— Говорила же тебе, чтобы ты куртку застегнул, гоблин! Два дня из-за тебя потеряли, — ругалась Сашенька, пытаясь влить в сопротивляющегося Лешку третью чашку горячего молока с медом. — Пей молоко, кому говорю, урод, мне плевать, что ты его с детства терпеть не можешь — иначе я тебе горчичники поставлю!

Угроза про горчичники, которые Лешка ненавидел даже больше, чем мерзкое теплое молоко, мгновенно подействовала. Он мужественно сделал два больших глотка, скривился и передал чашку Саше.

— Все, — прохрипел он, — больше не могу, можешь меня убить, но не могу. Сама свое молоко пей — тоже ведь кашляешь.

— Я по жизни кашляю, у меня легкие слабые. Пей молоко, говорю!

— У меня это молоко уже поперек глотки встало. Слышь, булькает.

— Булькает у него. Развыпендривался, блин. «Мне по хрену мороз! Я с детства закаленный!» — раздраженно передразнила Сашенька. — И вот тебе, пожалуйста — лечи теперь тебя. Градусник давай, — Саша забрала у Свистуна градусник и, грозно нахмурив брови, проверила температуру.

— Ну, как там? — робко спросил Лешка, вытирая со лба пот.

— Жить будешь, — буркнула девушка, — температура спала. Вот видишь, а ты молоко пить не хотел. Тебе просто пропотеть как следует нужно было. Но вставать тебе еще нельзя. Лежи, а я пойду тебе пожрать что-нибудь приготовлю, — сообщила Сашенька и ускользнула на кухню.

Лешка с облегчением вздохнул, скинул с себя три ватных одеяла, которыми Сашенька накрыла его, размотал длинный шарф, стянул толстые шерстяные носки, с наслаждением почесал пятки и настороженно прислушался, чтобы в любую минуту вернуть вещи в исходную позицию.

Несмотря на весь тот кошмар, через который Лешке пришлось пройти за эти два дня, он был абсолютно счастлив. Ощущая нежную ладошку девушки на своем горячем лбу, ему хотелось верить, что он ей не совсем безразличен.