Босиком по траве

Я написала Сэмюэлю еще несколько писем, стараясь вспомнить абсолютно все, что могло его заинтересовать. Я рассказала ему, что Яззи грызет все, до чего может добраться, и пугает кур. Если бы он не был таким очаровательным комочком лохматого меха, отец, возможно, решил бы от него избавиться. Большинство выходок щенка я держала в тайне, чтобы защитить его. Мне почти удалось приучить его к жизни в доме, но работы он мне добавлял. Приходилось ежедневно его вычесывать, чтобы его мех не валялся по всему дому, но Яззи того стоил. Я обожала его, и он отвечал мне тем же. Благодаря ему у меня на душе становилось немного светлее.

Если не считать Яззи, в моей жизни все шло без изменений, так что я с трудом придумывала, о чем еще написать. Не могла же я рассказать Сэмюэлю, что сегодня расплакалась, когда кормила кур и осознала, что мне еще как минимум пять лет придется собирать их дурацкие яйца, слушать кудахтанье и терпеть клевки от этих неблагодарных птиц. А Сэмюэль тем временем уедет воевать в какой-нибудь дальний уголок, превратится в настоящего мужчину, будет влюбляться в женщин. А мне, как назло, еще нет четырнадцати, и для него я слишком маленькая. Я часто сидела одна в своей комнате, мечтая о том, чтобы Сэмюэль вернулся осенью, снова сел рядом со мной в автобусе, одетый в форму, и мы бы держались за руки и слушали музыку эпохи романтизма.

Ловя себя на таких нелепых детских фантазиях, я чувствовала себя еще хуже. Я безумно по нему скучала и ужасно боялась, что мы больше никогда не увидимся. Порой я признавалась в этом в своих письмах – и тут же разрывала их на клочки, чтобы сочинить более уместное послание, в котором я рассуждала о музыке и рассказывала что-нибудь интересное и познавательное. Во время занятий с Соней я постоянно узнавала новые факты.

Свободное время я проводила с ней и доком, стараясь, однако, не слишком навязываться. Мои уроки становились все более разнообразными и теперь касались не только музыки. Иногда к нам присоединялся док. Время от времени он делал какие-нибудь ценные замечания, делился своим мнением и обширными знаниями. У него не было способностей к музыке, но он любил слушать мою игру и частенько засыпал под нее. Не знаю, что стало с его стремлением к писательству. Насколько я знаю, он так ничего и не написал, однако они с Соней полюбили Леван и остались. Сын дока был уже взрослым и жил то ли в Коннектикуте, то ли вообще где-то в другом полушарии, так что приезжал редко. Гримальди были эксцентричны, но не настолько, чтобы в нашем маленьком городке им стало тесно. Жителям Левана они, кажется, нравились, и потом, музыкальное образование Сони очень пригодилось для проведения служб. Док ходил в церковь, хотя и там засыпал под конец. А еще он сидел с курительной трубкой во рту, но, поскольку она всегда оставалась незажженной, прихожане к нему не придирались.

Я часто думала о том, что, если бы не Соня с доком, мой мозг неизбежно атрофировался бы от готовки, бесконечного кормления кур и легких школьных заданий. В обществе Гримальди мое тоскующее сердце успокаивалось, а ум оживал.

В то лето я ежедневно ходила на почту, но письма от Сэмюэля приходили нерегулярно. Очередное я получила через два месяца после его отъезда. Я примчалась домой, бросила счета в корзину: «Потом посмотрю!» – и побежала к себе в комнату. Я плюхнулась на кровать и разорвала конверт. Для начала я вдохнула запах страниц, закрыв глаза и представляя, как Сэмюэль писал эти строки. Я почувствовала, что ничем не лучше пресловутых фанаток, которые каждый раз плакали при виде Элвиса. Стряхнув с себя глупую сентиментальность, я развернула письмо. Оно было длинным. Страницы были исписаны твердым почерком Сэмюэля: четкие буквы с резким наклоном вперед. Я начала читать, жадно впитывая каждое слово.