Боснийская спираль (Они всегда возвращаются)

— Я тебе покажу — ноги! Ноги ему мои не нравятся — видали такого?! Говори! Что было дальше?

— Да не твои… — обессиленно шепчет Габо, отсмеявшись. — Твои ноги в полном порядке. Ноги распятия…

— Ноги распятия?

— Ноги распятия… — произносит Габо свистящим шепотом. — Едва лишь старик качнулся вперед, как статуэтка поджала ноги! На глазах у всей площади! Представляешь?! Распятие просто наотрез отказывалось участвовать в спектакле, задуманном коварным доном Хаманом! Это чудо повторилось несколько раз подряд, и все жители Толедо видели его своими глазами!

— Как это понимать? — спросил озадаченный король. Но дон Хаман испуганно молчал. Каждый предатель обязательно предчувствует свой конец, кожей чует наступающую развязку. Тогда главный старейшина выступил вперед и, поклонившись королю, сказал, что поведение распятия является лучшим доказательством того, что толедским евреям не в чем каяться. Они невиновны, как были невиновны все злодейски убитые и изнасилованные за время последнего погрома. Последнего, и всех предыдущих, и, не дай Бог, последующих…

Но тут дон Хаман пришел в себя.

— Глупости! — завопил он. — Конечно же, вы виновны, исчадия ада, мучители Господа нашего…

— Погоди-ка, дон Хаман, — прервал его король. — Почему бы тебе самому не поцеловать святое распятие? Невинному нечего страшиться перед лицом Всевышнего. Целуй!

Весь дрожа, злодей приблизился к распятию. К его неописуемой радости, ноги статуэтки дрогнули в точности, как и до этого. Вот поползла вверх одна нога… он ждал, когда за ней последует и вторая… но нет — вторая оставалась на месте! «Целуй!» — закричал король грозно. Дон Хаман прикоснулся губами к отравленной ноге распятого и упал замертво.

— Здорово… — зачарованно шепчет Энджи. — Неужели это все правда?

— Конечно, любимая. Чистая правда. Кстати, распятие так с того времени и осталось с одной поджатой ногой. Посмотреть на это чудо стекались люди со всей Испании.

— Габо, а как же… ты сказал, что во время погрома поубивали всех, кто был в доме Каганов. Как же твой род продолжился?

— Чудом, Энджи… Один из сыновей Авишая как раз уехал в Андалусию за вином. Он вернулся в Толедо, когда все уже кончилось. Он остался один из всей семьи.

— Как и ты, Габо…

— Как и я, Энджи…

— Я рожу тебе много детей, много-много… я сделаю все, как надо… твой род продолжится, Габо.

— Конечно, Энджи…

— Иди ко мне, поцелуй меня… прижми… вот так… вот так…

* * *

Это было как большой прыжок. Берл оттолкнулся посильнее и, перебирая ногами, полетел над землей — не очень высоко, может быть, в метре, не выше. Полет был плавный, как при замедленной съемке. Поэтому, добравшись таким образом до густой, аккуратно подстриженной живой изгороди, Берл не врезался в нее, как следовало бы ожидать, но повис все в том же метре над землей, крепко ухватившись за тонкие веточки.

— Ну?.. Что ты висишь? — сказал снизу Яшка. — Давай, лети дальше.

Берл оттолкнулся обеими руками и полетел дальше. Он уже понимал, что это не просто длинный прыжок, а полет. Он также знал, что спит. До этого Берл никогда не летал во сне — никогда в жизни! — и теперь его переполняли новые необычайные ощущения. Сначала он двигался на очень небольшой высоте, перелетая от куста к кусту, от стенки к дереву… Это было так необычно, что он просто не знал, что обо всем этом думать.

Прежде всего, никогда уже больше он не будет чувствовать себя неполноценным идиотом, недоуменно пожимая плечами в ответ на вопрос: «Неужели ты никогда не летал во сне?» Теперь он с полным на то основанием может говорить: «Конечно, летал, естественно — как и все.» Но с другой стороны, неожиданный подарок слегка разочаровывал. Все-таки больно уж это напоминало обычные прыжки в длину, а не настоящий полет. Он-то представлял себе нечто орлиное, а тут — какие-то убогие перескоки с ветки на ветку, как птенец, — ей-богу… несолидно.

— Так ты ведь и есть пока что птенец, дурик, — рассмеялся Яшка. — Работай, работай, не ленись!

И в самом деле, с каждым разом прыжки получались все длиннее, все выше… длиннее и выше… и вот он уже летит по-настоящему, не так, как раньше — будто стоя и нелепо перебирая бесполезными ногами, а красиво, уверенно, на манер небесного ныряльщика, грудью ложась на упругую подушку ветра и меняя направление легкими движениями рук. Он вдруг ощутил счастье и одновременно острую тоску, оттого что это чудо скоро закончится и неизвестно, когда вернется и даже — вернется ли вообще? Эта тоска была настолько сильной, что Берл заплакал и открыл глаза. Сон кончился, оставив после себя необыкновенную легкость и мокрое от слез лицо.