Босс скучает

Как только дверь за ней закрывается, я возмущённо хмыкаю.

— Где ты эту «Ларисувану» откапал? К тебе теперь только по предварительной записи через реестр аудиенций попасть возможно?

Герман смотрит на меня снизу вверх, но его ничуть не смущает мой грозный вид. Напротив, с недовольством замечаю, как на его левой щеке проступает треклятая ямочка. Чёлка лезет Герману на глаза, и в этом тусклом свете он выглядит на все двадцать три, как будто прошлое вернулось. Раскинулся в кресле, как какой-то хозяин жизни, и с ленивой улыбочкой взирает на меня. Меня почему-то потряхивает, и я не совсем чётко осознаю причину этой дрожи.

— Ты хотела обсудить моего секретаря?

— Нет! — возмущённо выдыхаю я. — Себя!

Делаю пару дополнительных шагов, и теперь мы изучающе смотрим друг на друга через стол.

— Ты хочешь обратно на место в приёмной? Серьёзно? — заявляет этот наглец, специально поддразнивая.

— Нет! Я хочу обратно свои должностные обязанности в полном размере, — поясняю уже спокойнее. — Почему в графике командировок сотрудников моего отдела нет ни одной поездки для меня?

— Потому что предполагается, что ты больше не ездишь в командировки. Ты нужнее здесь.

Он уже как-то говорил «ты нужна мне здесь», а теперь я всего лишь «нужнее», только кому, не понятно. Если бы Герман снова сказал ту фразу, я бы, может, и успокоилась, но он молчит, считая, что дополнительных пояснений не требуется.

— Я всегда была вовлечена в дела своего отдела. И ездила в регионы.

Борюсь с желанием то ли положить ладони на столешницу и нависнуть над Германом возмущённо, то ли сложить руки на груди и одарить презрительным взглядом. Выбираю второй вариант.

— В регионах и без тебя разберутся. Я так считаю.

— Я так считаю, — передразниваю с бездной яда. Его отказ я воспринимаю с болезненной остротой. — Герман Маркович, мне ли не знать, что важнее и перспективнее для успешной работы моего подразделения!

— А я вижу, что перспективнее для всей фирмы в целом, — с ехидной улыбкой подчёркивает он.

Островский в этот момент такой далёкий, совсем не похож на себя вчерашнего. Я точно его на палубе целовала?

Может, эта мысль мелькает на моём лице, потому что Герман наклоняет голову к плечу и, нахмурившись, изучает меня.

— Ты пойми, я не могу сидеть на одном месте. Это меня убивает, — захожу я с другой стороны. — Мне эти командировки нужны как воздух.

Я делаю шаг в сторону, тру ладонью лоб. Усталость даже изображать не приходится. Я действительно выбита из колеи событиями последних дней, и этот контрольный в голову меня практически приканчивает.

Герман молчит. Смотрю в его сторону, а он уже, оказывается, поднялся с кресла и опускает рукава рубашки, сосредоточено застёгивает пуговицы на манжетах.

— От кого ты бежишь, Варь? — спрашивает он через несколько секунд нашего молчания.

— Ни от кого.

— От себя?

Я фыркаю и заявляю:

— От себя не убежишь.

— Вот именно, — отвечает он и смотрит на меня с теперь уже немного грустной улыбкой. — Но от кого ты вчера сбежала?

Я вздрагиваю: и от его внезапных слов, и от его близости. Герман подходит вплотную, а я будто приросла к полу. Не могу сдвинуться ни на миллиметр. Его раскрытые ладони ложатся мне на предплечья. Опускаю взгляд, смотрю, как сильные пальцы обхватывают мою руку, слегка сжимая, затем проходятся вверх-вниз по тонкой ткани бежевой блузки. Сто процентов Герман чувствует мою дрожь, и меня эта демонстрация собственной слабости перед ним совсем не вдохновляет.

— От кого сбежала? — повторяю его слова.

— Да, от кого? От меня или от себя? — пальцы Германа скользят к шее, поднимаются выше, обводят скулы. Тёплая слегка шершавая кожа его рук — рук мужчины, который лишь одним лёгким касанием может разжечь во мне миллиарды обжигающих искр, — воздействует на нервные окончания, и, если он хотел меня успокоить, то нет. Дрожь лишь усиливается.

Только бы он перестал трогать меня. Только бы не переставал…

Ощущения, как всегда, на контрасте противоположностей.

— Я ни от кого не… — снова пытаюсь отрицать очевидное.

— Врунишка, — усмехается Герман, а затем наклоняет голову.

Мои глаза потрясённо распахиваются, потому что я ничего не вижу, кроме лица Германа: его чувственных улыбающихся губ. Он загородил собой остальной мир.

— Ещё и боишься, — добавляет он и привлекает меня к себе.

Послушная в его руках, я совсем не сопротивляюсь. Лишь закрываю глаза, когда наши губы соприкасаются. Ничего не слышу — стук собственного сердца, эхом отзывающийся в голове, глушит все прочие звуки. Однако сдавленный стон Германа пробивается сквозь преграду. Его язык хозяйничает в моём рту, а руки перемещаются с лица на талию, спину, грудь, плечи и обратно. Он будто пытается обнять меня всю, и я понимаю, что сама вцепилась в полы его пиджака мёртвой хваткой. Не хочу, чтобы он прекращал.

— Я хочу тебя, — шепчет Герман, и внизу живота поселяется приятное тепло, будто тело вперёд меня предвкушает последствия его слов. — Я не обижу.

Мы снова целуемся, и протяни он мне руку сейчас, я бы без промедления её приняла.

Наверное… Какая-то часть меня всё ещё сомневается в здравости подобного действия.