Бостонский синдром (СИ)

– Потому что это ближе всего к Гарварду, где я преподаю русскую литературу. Но я вижу, что ты вообще забыла, кто мы такие. Что ж. После всего прекрасного, что было этим утром, я не буду расстраиваться. А просто лягу рядом с тобой, обниму тебя, как ты любишь, и расскажу обо всем, что врачи напрочь стерли из твоей памяти.

Он так и сделал. А потом поведал мне в удивительных подробностях историю нашей жизни. Итак, как он уже сказал, мы живем в США. Но родом мы не отсюда, а из России. Когда произошла революция 1917 года, наши родители – они дружили семьями – решили отправиться за океан, подальше от революции и войны. Джеку в то время был 21 год, а мне – всего девять. Он, по его словам, всегда знал, что я стану его женой и мужественно ждал моего совершеннолетия, чтобы сделать мне предложение. Так что мы женаты не десять лет, как я думала, а двенадцать. Да, у нас и правда была дочка, и я действительно тронулась после ее смерти. Но он уверен, что именно сейчас я наконец-то пришла в себя. Он видит во мне явные перемены к лучшему. И чувствует, что еще немного и я стану абсолютно здорова. И да, поскольку мы русские, то когда-то там давно решили говорить между собой только на родном языке. И никто из нас никогда этого правила не нарушал. Меня при рождении назвали Елизаветой, но в Америке для простоты имя сократили до Бэт или Бэтси. Он же имя поменял полностью. В Российской Империи его звали Сергей Воронецкий – он был из княжеского рода. А в Америке он решил выбрать себе наименее примечательное имя и назвался Джек Дэвис.

Этот рассказ доказывал, что Джек согласился «жить» со мной в 1938 году, и даже нашел изысканное объяснение тому, что, будучи в Америке, мы упорно говорим по-русски. Складывалась какая-то идиллическая картина. Он преподает в Гарварде, наверное, неплохо зарабатывает, занимается любимым делом, а дома его ждет хоть и больная на голову, но желанная супруга, которая боится ему слово поперек сказать. Это же не жизнь, а мечта. Только как быть мне? Как выбраться из этой мечты? Он бдителен настолько, что до сих пор не совершил ни одного промаха, не дал мне возможность, ни сбежать, ни чем-либо его исподтишка ударить. А в прямую борьбу вступать с ним бесполезно – он во много раз меня сильнее. Что делать? Я могу ждать, что придет полиция и найдет меня. Но если это случится, он наверняка будет прятать меня в подвале или еще в каком-то укромном месте. Ведь как-то ему удавалось водить за нос стражей закона до сих пор. Еще я могу ждать, что он потеряет бдительность. Забудет закрыть дверь, оставит на столе нож. Или расслабится, начнет поворачиваться ко мне спиной и в конце концов даст мне возможность огреть его каким-нибудь тяжелым предметом по голове. Придется ждать. Ничего не поделаешь…

– О чем ты задумалась? – Джек провел рукой по моей спине. – Хоть что-то вспомнила из того, что я рассказывал?

Я отрицательно помотала головой:

– Нет. Но многое прояснилось. Правда не поняла, я-то кем работала до болезни. Тоже что-то преподавала?

Он улыбнулся:

– Странный вопрос для 1938 года. С чего бы тебе работать? Ты всегда была моей любимой женой. Наслаждалась жизнью. Готовилась стать матерью. Создавала уют. Ждала меня с работы. Читала книги, журналы. Мы много говорили с тобой о литературе, искусстве. Твое мнение было ценно для меня. Бывало мы целые вечера проводили за дискуссиями о каком-нибудь произведении Достоевского или Чехова. Прекрасное было время. Но я надеюсь, все еще можно вернуть.

Я провела рукой по его волосам:

– Уверена, что мы прекрасно заживем в этом странном доме. Ведь мы так любим друг друга. А чувствую себя все лучше и лучше.

– Это великолепно, милая Бэт. И я бы мог лежать в твоих объятиях весь день, но у меня очень много дел. Я должен уехать. Вернусь к вечеру. Надеюсь, привезу тебе нормальную одежду, чтобы ты не ходила в моей пижаме. Да и вообще, надо обживаться. А то это же не дом, а какое-то жалкое подобие жилища.

– А где я буду сидеть, пока тебя не будет? Ты посадишь меня в подвал?

Этот, казалось бы, безобидный вопрос вызвал у Джека неожиданную реакцию. Если у меня и были сомнения на счет того, кто этот человек на самом деле, то теперь их не осталось

– Я запрещаю тебе говорить и даже думать об этом подвале, – Он схватил меня рукой за горло и довольно сильно придушил. В его глазах полыхали огни какой-то нечеловеческой жестокости, а обычно приятный чуть хрипловатый голос изменился на свистящий шепот. – Ты меня поняла? Одно неверное слово, и ты никогда не выйдешь из этого подвала. Никогда. Поняла меня?