Ботфорты капитана Штормштиля

Дверь мельницы была закрыта. Тошка поднялся наверх по толстому брусу с глубокими косыми зарубинами и отодвинул отполированную руками щеколду. Протяжно заскрипев, дверь отворилась. В полутемном помещении стоял горьковатый запах старой кукурузной муки. В углу, прислоненные к стене, замерли, словно дремлющие часовые, громадные глиняные кувшины с острым дном. Привстав на цыпочки, Тошка сунул руку в один из них. Ладонь уперлась в твердые, как гравий, кукурузные зерна. Два других кувшина оказались пустыми, а четвертый был полон грецких орехов. Тошка не удержался и, вынув из чехла маленький геологический молоток, подарок дяди Гоги, разбил орех.

— Эге-гей! — раздался где-то возле мельницы дядин голос. — Антонио-о!

Бросив разбитый орех, Тошка подтянулся на руках и выглянул в узенькое окошечко, прорубленное под самым потолком. У желоба стоял дядя Гога и глядел прямо на Тошку.

— Чего выглядываешь, как дятел? Вылезай-ка оттуда! Все уже позавтракали, пора выходить.

— А откуда ты узнал, что я здесь? — удивился Тошка.

Дядя Гога неопределенно хмыкнул. Потом сказал:

— Если бы я не смог найти тебя, то как же я отыщу барит, который не оставляет за собой почти никаких следов.

Он поднялся на мельницу по тому же заменявшему лестницу брусу. Пошарил в кувшинах.

— Ну как, нашел орехи?

— Нет, — покраснел Тошка.

— А это что? — Дядя Гога поднес вывернутую ладонь к Тошкиному уху. — Ап!

Но ничего не получилось. Орехи из его рукава посыпались мимо ладони, на пол.

— А ставридки жареной в ухе нет? — рассмеялся Тошка.

— Ставридки нет, — вздохнул дядя Гога. — Вкуснейшая была ставридка!.. М-да, не выходит у меня этот фокус. — Он еще раз крутанул ладонью, сказал «Ап!», но орехи снова посыпались на пол. — Так и освистать могут.

— Дядя Гога, а почему здесь мельница? — спросил Тошка. — Село, что ли, рядом?

— Сел здесь вообще нет. А до ближайшего хутора дневной переход. Это хутор Хабаджи. И мельница его.

— Зачем же он построил ее так далеко от дома?

— От дома далеко, зато от поля близко. Здесь, в горах, очень трудно найти ровную площадку земли. Поэтому и живут люди хуторами, а поля их разбросаны по лесным полянам, порой за полтора-два десятка километров от дома.

— А кто такой этот Хабаджа?

— О, это знаменитый проводник! Старый друг геологов. Он все горы, как свой дом знает, все тропинки, а где нет тропинок — ориентируется по зарубкам на деревьях. Ему девяносто семь лет, а ходит он получше нас с тобой.

— Девяносто семь лет!

— А ты думал! Абхазские горцы и до ста пятидесяти доживают в полном здравии и силе… Ну, пошли, пошли, а то Ираклий Самсонович будет ругаться. Возьми орехов, не стесняйся, они здесь, в лесу, целыми рощами растут.

Дядя Гога плотно прикрыл дверь, проверил, до конца ли зашла в паз щеколда, и только после этого соскочил на землю.

— Против нашего с тобой посещения Хабаджа, конечно, ничего не имеет, но на медведей это гостеприимство не распространяется.

— Дядя Гога, а у этой речки, что течет к мельнице, есть название?

— Да, ее зовут Бзия.

— Бзия? — разочарованно протянул Тошка. — Какое некрасивое название… А здесь вообще могут быть неизвестные речки?

— Думаю, что да. Где-нибудь там, подальше. — И дядя Гога махнул рукой в сторону перевала.

…Когда караван вышел на седловину, Тошка ахнул: внизу, расстилаясь на десятки километров до самого горизонта и скрывая от глаз все, что было расположено ниже перевала, плотной пеленой лежали облака. В этом бесшумно клубящемся море отдельными островками синели вершины соседнего хребта, а все остальное было словно укутано пуховой периной.

Тошка поднял голову; над ним прозрачное, бледно-голубое небо освещалось первыми лучами солнца, притаившегося где-то там, за линией горных массивов, прорисованных на востоке едва заметной фиолетовой полоской. Оттуда шло утро. Оно уверенно перешагивало через заборы хребтов и, пробив золотыми стрелами облачную завесу, весело сбегало в долину.

Глава 5. Хутор хабаджи

Дядя Гога оказался прав. Только к вечеру следующего дня караван подошел к хутору Хабаджи. На разные голоса залаяли собаки, в отблесках огня замелькали темные силуэты людей, громадный, как городская площадь, двор ожил.

— Тумоша! Тумоша! — пронзительно кричал худощавый высокий старик, размахивая коптящим факелом. Он подошел к дяде Гоге, протянул ему руку.

— Здравствуй!..

Потом, оглянувшись, еще раз нетерпеливо позвал:

— Тумоша!..

Из темноты вынырнул мужчина лет тридцати пяти в черкеске с пустыми газырями и в широких, свисающих на колени, бриджах из домотканого сукна. У него было добродушное лицо с коротким курносым носом и полными улыбающимися губами. Совсем светлый, соломенный чуб падал на глаза.

Старик что-то отрывисто сказал ему. Тумоша одернул черкеску и, прихрамывая, подошел к Ираклию Самсоновичу.

— Мой отец, Хабаджа, просит вас всех быть его гостями, — сказал он со свистящим абхазским акцентом. — Проходите в дом, лошадей мы сами развьючим. Женщины уже кипятят воду, скоро будет мамалыга.