Ботфорты капитана Штормштиля

На следующий день Тошка встал раньше обычного. Шел дождь. Он барабанил по стеклам. по темному асфальту, серой сеткой висел над морем. Тошка быстро оделся и, не умываясь, выскользнул на лестницу. С улицы пахнуло прохладой. Старушка соседка подставляла под водосточную трубу звенящее ведро. Веселая струя хлестала через край, и ведро рвалось из рук, как живое. Хлопнула дверь соседнего подъезда. Жена капитана Борисова в узком кожаном пальто шла через двор. Шлепая по лужам, Тошка побежал за ней.

— Ольга Михайловна! — крикнул он. — Ольга Михайловна! Вам привет от Ерго. Боцман шлет поклон. И говорит, что все будет в порядке. В полном порядке!

Она обернулась. Глянула на Тошку, и тот впервые увидел, как улыбается Женщина с Грустными Глазами.

Глава 4. Отец Бобоськи, пенерли и «Черная пантера»

В мастерской Серапиона стояло четыре чугунных чана. Под чанами были топки, а под ними жестяные раструбы с вытяжными каналами. Вдоль стен тянулись длинные, покрытые линолеумом столы, шкафы и сушилки. Возле входа стоял старый дубовый прилавок, за ним дверь в чулан, или, как торжественно называл его Серапион, склад материальных ценностей.

В чулане на плечиках висели пальто, платья и пиджаки, а в углу, скрытые занавеской, валялись мешки с химикатами и краской.

— В склад ходить не смей! — без конца предупреждал Бобоську Серапион. — Поймаю — плохо будет. В склад материальных ценностей только я имею право ходить — заведующий. Понял, да?

— Понял. На черта мне ваш чулан?

— Ва, какой длинный язык имеешь!..

Бобоська ужасно не любил, когда к нему придирались по пустякам или надоедали какими-нибудь ненужными предупреждениями. Сказал: не ходи, значит, не ходи. Чего двадцать раз повторять? Можно подумать, что в этом чулане золото хранится, а не крашеная-перекрашенная старая одежка…

Обязанностей у Бобоськи было немало. Он наливал в чаны воду, мыл их, таскал со склада уголь, заправлял топки. В мастерской было жарко, как в аду, и полутемно. Несмотря на раструбы, висящие над чанами, пар собирался под потолком и оседал капельками на выкрашенных масляной краской стенах.

Топки разжигались со двора. Возился около них глухонемой, Бобоська только помогал ему. Топки были глубокие, со злобно попыхивающими пастями. Глухонемой шуровал в них длинным стальным стержнем. Раскаленный уголь крошплся, топки грозно гудели и плевались огнем.

Когда кончались химикаты и краска, Серапион приходил во двор и, размахивая руками, кричал глухонемому, словно тот мог услышать его:

— Гаси огонь! Работы нет. Ва, что за жизнь, что за жизнь!

Глухонемой мрачно заливал топки, мыл в бочке руки и уходил в закусочную.

— Надо закрывать артель! — говорил Серапион технологу. — Так работать нельзя. Пойду в правление, отказываться буду. Ва, это разве работа? Того нет, этого нет…

Технолог равнодушно слушал его и почесывал лысину.

— Комбинат бытового обслуживания открывать собираются. В газете писали, — сообщал он в который раз. — Фабрика химчистки при нем будет. И крашения. Конкуренция нам большая.

— Очень хорошо! — Серапион ерошил пальцами свои черные вихры. — Замечательно! Пойду туда работать. Пожалуйста!

Однако, насколько мог видеть Бобоська, простои мастерской ненадолго портили настроение Серапиону и его соратникам.

Опустив до половины ржавую железную штору, красильщики усаживались вокруг прилавка. Бобоська приносил из закусочной четверть «изабеллы», и Серапион, потирая ладони, говорил:

— Аба, давай немного выпьем. Потом песни петь будем, шарманку слушать.

Петь заставляли Бобоську: Серапион не любил тратиться на шарманщика..

— Да я не умею! — отнекивался Бобоська.

— Ничего. Ты громко пой, и будет очень красиво. Аба, давай!..

Ночь напролет шумят порты,
Тавернами маня.
Когда сойдешь на берег ты,
Когда сойдешь на берег ты,
Не забывай меня!..

— Молодец, Бобоська! Не ожидал! На, пей! — Серапион налил ему стакан «изабеллы». — Пей, хулиган! Ты же моряком хочешь быть. Красильщиком не хочешь. Ва, а какой моряк, если вино пить не умеет? — Серапион выгреб из кармана смятые рублевки. — На, возьми себе, ты хороший пацан. Я тебе заместо отца буду.

Всласть наслушавшись Бобоськиных песен, Серапион достал из ящика прилавка игральные кости, подбросил их на ладони.

— Аба! Сыграем зари?[3]

Глухонемой кивнул, вынул деньги.

— Только по маленькой, — предупредил технолог и показал глухонемому испачканный краской мизинец.

— Давай, маленький-большой! — Серапион метнул кости. — Бобоська! Играть будешь? В долг поверим.

— Не хочу.

— Ва, какой ты забурда! Такой сердитый будешь, молодым помрешь.

— Сам не помри, — пробурчал под нос Бобоська, выходя из раствора.

Играли красильщики азартно. Больше всех волновался Серапион. Он долго тряс кости в крепко сцепленных ладонях, с размаху бросал их, вскакивал, хватался руками за сердце, кричал и торговался.

— Шешубеш![4] Ва! Где мой счастье?! Апсус![5] Опять проиграл!