Ботфорты капитана Штормштиля

Дым ровной струйкой уходил вверх, к черным балкам потолка. Там висели бурые головы копченого овечьего сыра, медвежьи и кабаньи окорока, связки красного перца и чеснока.

Тошке очень нравилось на кухне. Здесь было тепло, уютно, вкусно пахло острыми приправами и свежей кукурузной мукой.

Агаша и пять ее белоголовых, черноглазых и круглолицых дочерей сидели на низких скамеечках и лущили кукурузу. Тошка тоже тер друг о друга сухие початки. С тихим шелестом зерно сыпалось в широкое резное корытце. Агашин муж точил цалду или набивал патроны, а Тумоша приносил гармонь и пел свои длинные, печальные песни. Не абхазские и не русские, а особые, Тумошины. Агаша слушала, вздыхала, потом, стряхнув с передника кукурузные зерна, шла в дом и приносила ахимаа. Она осторожно касалась струн кончиками пальцев, словно струны были горячие и жгли ей руки. Ахимаа звенело, как звенят весенние ручьи там, далеко, в березовых лесах, на берегу широкой, неторопливой реки, которую не могла помнить Агаша. Иногда она ей снилась. Словно сто Улысов тихо текли рядом. Агаша босиком шла по мягкому берегу, и теплая вода щекотала ей лодыжки. И крикливые белые птицы падали грудью на воду и вновь взлетали в горячее от солнца небо. А она смотрела на них и смеялась…

Муж Агаши переставал возиться со своими патронами и слушал, подперев кулаком курчавую голову. Тошка тоже слушал и думал о том, как чертовски везет ему в последнее время. Еще совсем недавно он жил в Нефтегорске. Там не было ни гор, ни моря. Была ровная, жаркая степь, простреленная навылет серым асфальтовым шоссе, и еще речка Воробьиха. Потом он переехал в город у моря и придумал Штормштиля. И вот на смену благородному морскому волку вдруг пришло столько удивительных, настоящих, живых людей. И там, в городе, и здесь, в горах. И Хабаджа, и Тумоша, и его сестра, у которой такое знакомое круглое лицо с ямочками на щеках, что хочется все время спросить:

— Простите, Агаша, мы с вами в Нефтегорске случайно не встречались?

После обеда, когда спадала жара, Тошка отправлялся ловить форель. До речки, в которой она водилась, нужно было идти целый час. Сначала через каштановый лес, где можно было натолкнуться на стадо диких кабанов.

— Ты свистни, и они убегут, — говорила Агаша.

Потом мимо склона, заросшего дремучей черникой, в которой вполне можно встретить лакомящегося спелой ягодой медведя.

— Ты ему смотри не свисти! Ты тихонько уйди с тропы, и он тебя не тронет, — наставляла Агаша.

И, наконец, необходимо было миновать широкую поляну с одиноко стоящими старыми деревьями. Сюда изредка приходили пастись дикие козы, и поэтому вполне возможно, что на одном из деревьев окажется рысь.

— С ней совсем не надо встречаться, — предупреждала Агаша. — Очень дурная кошка. Но ты мужчина, возьми на всякий случай цалду…

Форель Тошка ловил еще когда жил на хуторе Хабаджи. Ловить ходили все вместе: дядя Гога, Володя и даже однажды Ираклий Самсонович.

Удочки делал дядя Гога. Вид они имели неказистый. Он просто-напросто нарезал тонкую стальную проволоку на небольшие, с палец длиной, куски. Потом, накрутив по обоим концам петельки, соединял их в цепочку. К этой цепочке с одной стороны прикреплялся крючок, другая привязывалась к ореховому пруту, и удочка готова.

— Ловить лучше всего на личинок стрекозы, — пояснял дядя Гога. — Водятся эти малосимпатичные твари в воде, под камнями.

Получив от дяди удочку, Тошка с великим сомнением осмотрел ее и вспомнил давнишние слова Ерго:

— Э, олан, ты что, рыбу за дурака считаешь?..

Однако, несмотря на неважный вид, удочка оказалась удобной. Проволочная леска послушно и точно ложилась даже в самые маленькие, величиной с тарелку, водоворотики, которые образовывала возле каждого камня стремительно бегущая вода. На таких стремнинах поплавок был бы бесполезен, да и к тому же тонкий, чуткий конец удилища моментально давал знать, как только форель хватала приманку. В ту же секунду нужно бы сделать резкую подсечку, и тогда рыба, ослепительно блестя чешуей, вылетала из воды.

Но радоваться этому не следовало. Дядя Гога не зря говорил, что форель самая хитрющая из всех рыб. Приманку она брала осторожно, на язык, который у нее, кстати, весь покрыт рядами мелких острых зубов. И как только форель подсекали, она удивительно ловко выплевывала крючок, и он не успевал зацепить ее за губу. А если и успевал, то губа чаще всего рвалась, потому что у форели она очень тонкая. Тут весь успех дела зависел лишь от резкости рывка. Сплошь да рядом рыба, не долетев до берега, падала в воду, и тогда Тошке оставалось только с досадой плевать ей вслед. Иногда она падала на берег, в густую высокую крапиву, растущую вдоль ручья.

В этих случаях дядя Гога бросался на нее «ласточкой» и либо раздавливал рыбу животом, либо так обжигался о крапиву, что ему было уже не до форели, и та преспокойно удирала обратно в речку.

Володя обычно пускал в ход кепку и проклятья. Ползая на четвереньках он шлепал кепкой по траве, как это делают, когда ловят кузнечиков.