Ботинки, полные горячей водкой

Я только сейчас понял, что наступила зима, и мне ещё предстояло уловить её главную мелодию, которая не отпустит, ни за что не отпустит, пока не иссякнет.

Собачатина

Денег у нас не оказалось вовсе, а поразить прекрасных дам было необходимо.

Друг Рубчик говорит:

– Давайте шашлыки сделаем.

– Дурак, Рубило? – отозвался братик мой Валёк. – Какие шашлыки? Из чего? Из берёзы?

Братик курил, приобняв берёзку за талию.

– Из собаки, – ответил Рубчик.

Вообще он учился на ветеринара, но потом бросил.

– Из какой собаки?

– А вот которая нас облаяла.

– Я собаку не буду жрать, – сказал я.

Братик помолчал и решил:

– Годится. Я пойду цацек звать на шашлык.

Страна была бедна, а мы настолько молоды, что не слышали грохота неба над головой.

Братик сговорился, что встреча случится на следующий день. Шашлыки были решающим доводом. Девочки, похоже, голодали.

Это был скромный городок, куда мы кривыми путями забрели в гости. Глянулась единственная достопримечательность: женское общежитие местного очень среднего и немного технического учебного заведения.

Ночевали в томлении. Хозяин, уехавший по своим делам, разрешил курить в доме, и мы немного, в течение нескольких часов, покурили в потолок. Дым плотно висел над нами, загибаясь по краям.

Собака лежала в тазу, замоченная в ядрёном растворе.

Раствор изготовил Рубчик, на ходу фантазируя с перцем, солью, мукой, рассолом, уксусом и всевозможной травой, и даже почками – на дворе была весна, первый её всерьёз тёплый денёчек, такой ласковый, что его желалось почесать по холке пушистой.

Под утро я несколько раз поднимался, садился возле тазика, принюхивался в ужасе.

– Сырую-то не жри, – просил братик сонно.

Я сглатывал кислую слюну предрвотного отвращения.

Проснувшись утром, тазика не обнаружил.

Рубчик уже разжёг костёр во дворе и грел руки у нервного, на ветру, пламени. Тазик стоял на приступках дома.

– В холодок вынес, – пояснил мне Рубчик.

– А если девки передохнут? – спросил я, тронув носком ботинка замоченную собачатину.

Рубчик смерил меня презрительным взглядом. Настолько презрительным, что я сам себя осмотрел вслед за ним. Ничего особенного, достойного столь сильного презрения, на себе не приметил.

– Никто ещё от мяса не умирал, – сказал Рубчик.

– Тоже мне мясо, – посомневался я.

– А кто тогда собака? Гриб? – поделился резоном Рубчик.

Девушки собрались к обеду, очень довольные и внимательные. Пока мы знакомились, глаза их искали жареного и съестного.

Братик не стал их томить ожиданием: торжественно вынес таз, раскрыл его и любовно посмотрел на содержимое.

– Это была моя любимая порося, – рассказал он, с нарочитым кряхтеньем ставя тазик на землю. – Мы ели из одной соски.

– Такая старая порося? – спросила одна из пришедших к нам. – Или ты до сих пор пьёшь из соски?

– Ну, хорошо, хорошо, – согласился братик, весело сморгнув. – Ели из одной миски…

– Чего ели-то? – не унималась гостья.

– Баланду, чего, – неприязненно вставил Рубчик, нанизывая смачные куски на самодельные, из заточенных прутьев, шампуры.

– А пахнет вкусно, – сказала вторая, приблизив лицо к готовому шампуру, который Рубчик ей безбоязненно передал, истово уверенный в качестве своей работы.

Меня передёрнуло.

Девушка приладила шампур над костром. Братик ещё с утра предусмотрительно принёс с речки рогатки, которые местные рыбаки навтыкали для своих нужд. Девушки, числом три, рассевшись возле Рубчика, стали принимать у него шампуры и размещать на рогатках мясные ломти, издавая обычные в таких случаях восклицания:

– Ой, горячо! С-с-с… Обожглась.

– Какой кусок огромный… Подгорит. Рубчик, давай его напополам разрежем.

– А это мой будет шампурочек. Сиротский. На полпуда весом…

– И вот я говорю, – поддерживал разговор братик. – Матушка наша кормила порося молоком и мёдом, и он рос розовый, как мандарин. Всё понимал, отзывался на имя…

– А как его звали? – вполне простодушно поинтересовались у братика.

– Тобик, – не сдержался я.

Братик дёрнул щекой и сделал мне глазами внушение.

– Летом мы гуляли с ним по лесу, – продолжил он. – А зимой он катал меня на санках.

– Странная какая-то свинья, – усомнилась одна из девушек.

– Да он шутит! – воскликнула вторая.

– Здесь вообще все шутят, – вновь не стерпел я.

Нанизав всё мясо, Рубчик ушёл в дом и вернулся с огромной бутылью самогона. Девушек, судя по всему, напиток вовсе не смутил – с таким обильным шашлыком они готовы были пить всё что угодно.

Я подошёл к пустому тазику и с лёгким содроганием заглянул в него, искренне ожидая увидеть забытый на дне огрызок волосатого, с рыжиной хвоста.

Мы вынесли из дома лавки и табуретки, расселись у костра, причём одну из девушек Рубчик посадил себе на колени, вторую приобнимал рукой, а на третью, доставшуюся братику, смотрел с откровенным любопытством.

Я налил себе самогона и выпил один, пока собравшиеся звякали железными тарелками и укладывали себе хлебца и лука к шашлыку, который уже был на подходе, отекал мягко и томительно.

Я отчётливо слышал запах конуры.

К забору подбежала собака, принюхалась и неожиданно залаяла на нас.