Боцман и Паганель, или Тайна полярного острова

Тут вступил, решивший видимо поставить все точки над i, боцман: «Не понимаешь, стало быть, борода? Ты же европеец как-никак и здрасте пожалуйста — „Хэллоу, мистер“ мы не понимаем. Ну а если так тебя спросить: „Халло, ман. Вии геетс?“» Бородач вздрогнул и мне показалось непроизвольно втянул голову в плечи. С этого момента боцман перешёл на немецкую речь. О содержании которой я где-то догадывался, а где-то восстановил по последовавшим позже рассказам Бронислава Устиныча и Гены Эпельбаума. Устиныч несколько минут гневно излагал старику, что в его годы пора о душе подумать, а не изображать юного вервольфовца — борца с «большевистскими патлатыми казаками» (цитата из Гебельса.) И нечего, мол, разыгрывать мирного норвежца, поскольку он — старшина первой статьи Бронислав Друзь германца за версту чует, потому как тесно общался с их пленным братом полные пять лет и все их нюансы изучил до доскональности.

Старик молча взирал на разошедшегося боцмана и его волнение выдавала лишь напряжённая поза и сжатые бледные губы. Пожалуй на редкость своевременным оказалось вмешательство Гены Эпельбаума, принявшего на себя роль миротворца. Он успокаивающе похлопал по широкой спине прокурорствующего боцмана и подчёркнуто вежливо, слегка поклонившись обратился к застывшему, аки соляной столб норвежцу. Говорил Генрих Оскорович по немецки бегло и слегка грассируя. Как не без зависти позднее заметил Устиныч на настоящем хох дойче.

Боря с Ромой с недоумением взирали на происходящее. Борька даже полушёпотом спросил у меня, как у неизменного спутника Устиныча, могущего обладать упущенной ими информацией: «Так что, дед этот немец что ли?» Я нерешительно кивнул: «Не исключено. Во всяком случае Бронислав с Геной так думают». В конце концов непонятный старец с усилием разомкнул свои словно склеенные уста и произнёс всего одно слово: «Битте». При этом он сделал несколько неподходящий для его облика и окружающей обстановки по джентльменски изящный пригласительный жест в сторону сарая, словно это была не дощатая развалина, (впрочем из небольшой железной трубы на покатой крыше уютно вилась струйка дыма) а как минимум симпатичный домик где нибудь в Тирольских Альпах. Мы вошли в сарай, ожидая увидеть убогое пристанище одинокого старика и остановились у порога едва войдя внутрь. Челюсти наши как по команде отвисли, выражая удивление и восхищение.

Приют седого отшельника в его внутренней части являл собой полную противоположность тому, как он выглядел снаружи. Старец был явно не чужд комфорту и обладал неплохим вкусом, как выразились бы в 21 веке: «Гросфатер не слабо шарит в креативном дизайне жилого пространства». Это был настоящий охотничий домик, обшитый внутри деревянным брусом. Стены были завешены искусно сшитыми коврами из однотонных песцовых и пёстрых нерпичьих шкур. В углу просторная лежанка была накрыта одеялом, на производство которого пожертвовали свои непростые жизни пара-тройка белых полярных волков. На полу красовался апофеоз этого торжества охотничьего искусства — шкура огромного белого медведя — урсуса маритимуса с устрашающе разинутой чёрной пастью и многообещающим оскалом мощных, жёлтых клыков. Над лежанкой висел охотничий карабин — верный помощник хозяина в коллекционировании всего этого великолепия.

Другой центральной частью этой незабываемой экспозиции был стол, сработанный из пустотелых корпусов морских мин. Как позже объяснил мне изрядно сведущий в военно-морских делах Бронислав Устиныч это были оболочки немецких мин LMB — трёхметровые торпедообразные дуры с хвостовым оперением, как у авиабомбы (для сбрасывания с самолёта на парашюте). Цилиндрическая часть корпуса мины, кроме отсека взрывного устройства, изготавливалась из водостойкой пластифицированной прессованной бумаги (пресс-штофа). (Это были мины неконтактного действия и устанавливались на небольших глубинах у берегового шельфа. Они срабатывали, когда над ними проходил корабль или судно. Подрыв на глубине до 40 метров под корпусом корабля 700 килограмм гексонита (смесь гексогена и нитроглицерина. Мощнее тротила на 40–45 %) приводил к весьма печальным последствиям.)

Корпуса двух этих милых игрушек были аккуратно распилены посредине, укорочены и установлены по бокам деревянной столешницы с опорой на хвостовое оперение. Срезы их куполообразных вершин, каждая высотой с полметра были закреплены на верху стола, образовывая как-бы одно целое со своими нижними частями. Оригинальность дизайнерского решения заключалась в том, что мины как бы протыкают поверхность стола, в то же время являясь его неотъемлемой частью.